— Все в порядке, милорд, — сказал Хемингуэй. — Мисс Хаддингтон легла в постель еще до моего ухода. С ней ее тетя.
Гизборо облегченно вздохнул:
— Очень рад! Она за ней присмотрит. Лучше я навещу Синтию завтра. Или оставлю записку с соболезнованиями, если она не захочет меня видеть.
— Так будет правильнее, — заметил Хемингуэй и ушел.
В Скотленд-Ярде сообщили, что инспектор Грант туда еще не добрался. Поднявшись к себе в кабинет, Хемингуэй затребовал кое-какие предметы. Пока он ждал, раздался телефонный звонок. Сняв одну из трубок, он услышал голос своего друга, суперинтенданта Хинкли:
— Старший инспектор Хемингуэй?
— Сэр?
— Стэнли? Как дела?
— Лучше не бывает. Пока у меня всего два убийства. Но как бы к завтрашнему дню не добавилось еще. Кто мой преемник?
— Размечтался! Сам копайся! Строго между нами, тебя по-прежнему поддерживает некая персона. Я подумал, что тебе будет полезно это знать. По его словам, ты скорее добьешься успеха. Чем хуже дела, тем меньше у него желания свалить их на кого-либо другого. Это все!
— Спасибо, Боб, ты молодец! — Хемингуэй порозовел от удовольствия.
Решительный щелчок оповестил о нежелании суперинтенданта Хикли внимать формулам признательности. Хемингуэй с улыбкой положил трубку. Прибывший через двадцать минут инспектор Грант застал его за разглядыванием двух лежавших на столе обрезков проволоки для фотографий. Хемингуэй поднял голову, и Грант воскликнул:
— Не иначе вы что-то нащупали?
— Пока не уверен, — медленно ответил Хемингуэй. — А вы? Видели Баттеруика?
— Видел и расспросил, хотя это было излишне, потому что дело происходило в опере, куда он явился в вечернем наряде. Давали не оперу, а балет, и сколько бы Баттеруик ни клялся, что сидел там с самого начала, это может быть ложью. Он находился один.
— Соседи справа и слева подтвердили бы или опровергли его слова, — заметил Хемингуэй.
— Соседей-то не было! Миссис Баттеруик сняла на весь сезон ложу, и никто из зрителей не мог точно сказать, когда он пришел. — Он достал блокнот и с трудом прочитал: — До «Les Presages» или перед «Петрушкой». Когда я приехал в «Ковент-Гарден», сэр, был «Петрушка». Любители балета высоко ценят его. Когда я попросил служащих привести мистера Баттеруика, они вытаращили глаза: «В середине “Петрушки”?!» Можно подумать, я выманивал его из церкви во время службы! Этого я себе не позволил бы. Там стоял такой тарарам, да и от «Петрушки», как меня уверили, оставалось от силы четверть часа. Мне предложили дождаться антракта, и я согласился подождать.
— Странно, что вас не вывели под белы руки, — усмехнулся Хемингуэй. — Как вы узнали, что Баттеруик на балете?
— Это было самое неприятное! — вздохнул инспектор. — Вы отправили меня на Парк-лейн, где я сначала не мог ничего выяснить, поскольку застал только слуг, мужчину и женщину. Горничная у них приходящая и уже ушла домой. Оба не знали, куда подевался молодой человек после чая с матушкой в пять часов. Я им поверил, потому что кухня и помещения для слуг находятся там далеко от жилых помещений семьи, к ним надо идти по специальному проходу. У молодого Баттеруика собственный ключ, а лакея у них нет. Пока я говорил со слугой, появилась миссис Баттеруик. — Он улыбнулся. — Честно говоря, я решил, что скоро объявлю вам moran taing за это задание, сэр!
Хемингуэй резко выпрямился:
— Вот оно что! Придется вам, дружище, объяснить мне, что это означает, потому что сегодня я слышу от вас эти слова не в первый раз.
— Означает «большое спасибо», — кротко сообщил инспектор.
— Ладно, поверю вам, но при первой же возможности уточню у Фрейзера. Продолжайте!
— Разве я стал бы вас обманывать? Говорю вам, старший инспектор, лучше столкнуться с тигрицей, чем с этой женщиной! С того момента, как она узнала, что я сотрудник полиции, я боялся, что она выцарапает мне глаза! Выставляет этого беднягу сущим младенцем. Но как же она за него боится!
Хемингуэй усмехнулся:
— Столкнулись с примером материнской любви? Бедняга Сэнди! Чего она боится?
— Первого убийства. Миссис Баттеруик решила, будто я пришел допросить ее сына об этом, и наплела мне всяческой ерунды: ее же там не было, как она может что-то знать? Но я взялся за дело с большой аккуратностью: спросил, где в этот самый момент искать Сидни Баттеруика, а она и говорит: некто — не припомню фамилию — впервые танцует в «Петрушке», и ее сын никак не может пропустить подобное зрелище. — Он перевел дух. — Когда «Петрушке» пришел конец, мне живо доставили Баттеруика. Он был белее собственной рубашки. Помните, сэр, как он вел себя у вас на допросе? Нес ахинею про психологию, чтобы вы решили, будто он спокоен. А нынче я наблюдал «ритмику Далькроза», а также — подождите, дайте выговорить! — «метод Чекетти» и хореографию, пока не устал и не попросил глупого мальчика уняться.
— Как вы поступили с ним дальше?
— Я почти не сомневаюсь, что Баттеруик решил, будто я явился к нему с вопросами про первое убийство, потому что он говорил только о нем, пока я не спросил, в котором часу он явился в оперу. От этого вопроса Баттеруик испугался за свою жизнь, а когда я объяснил, что расследую, он взвизгнул и лишился чувств.
— Боже! — ахнул Хемингуэй.
— Да, сэр! Когда очухался, я боялся рыданий. Глоток бренди вернул Баттеруику рассудок, и он принялся клясться, что был на Чарлз-стрит единственно с целью узнать, зачем она наплела нам про него небылиц. Еще вспомнил, что столкнулся на лестнице с лордом Гизборо. Он выскочил из дома, забыв там свою трость. Из всего, что Баттеруик наговорил, я делаю вывод, что он не знает, во сколько ушел с Чарлз-стрит. Вроде потом отправился домой на Парк-лейн, переоделся в вечерний костюм и поехал в такси в «Ковент-Гарден». В свою ложу попал перед подъемом занавеса в начале первого балета. Правда это или нет, неизвестно. Как его понять? То у него обморок, то, стоит прозвенеть звонку об окончании антракта, он вскакивает и торопится к себе в ложу, чтобы не пропустить последний акт!
— Может, Баттеруик просто убегал от вас? — предположил Хемингуэй. — Впрочем, я не вижу причин, по которым ему понадобилось бы убивать миссис Хаддингтон, поэтому пока предлагаю толковать сомнение в его пользу.
— А если ее убили — заметьте, я не говорю, что это сделал Баттеруик! — из-за того, что она слишком много знала о первом преступлении?
— Не исключено. Подобная возможность всегда остается.
— Но вы так не думаете? — спросил Грант, пристально глядя на него.
— С чего вы взяли? — возразил Хемингуэй. — Что вам требуется, Сэнди, это способность принять любую версию. А теперь взгляните на вещественные доказательства номер один и номер два и скажите, что вы замечаете?
Инспектор хмуро уставился на куски проволоки на столе.
— То и другое — проволока для картин, — начал он. — Но один кусок более старый, потускневший. На них нет четких отпечатков после второго убийства?
