Инспектор нахмурился:
— Поляк — вам это не понравится! — и племянница, над которой потешается местный начальник полиции. От остальных я бы ничего не ждал. Только понять бы, почему начальник полиции проглотил язык, стоило Карсторну упомянуть Драйбека.
— Драйбек — его поверенный, играет с ним по выходным в гольф, — объяснил Хемингуэй.
— Вы знаете это от Карсторна, сэр?
— За милю видно, что начальник полиции водит дружбу с большинством замешанных в деле. Потому и поторопился вызвать нас. Я его за это не виню.
Харботтл сопроводил этот факт людского несовершенства удрученным покачиванием головы, однако спорить не стал, а снова погрузился в молчание. Складка между его бровями углубилась, потом он воскликнул:
— Есть в данном деле кое-что поразительное, шеф!
— Что именно? — осведомился Хемингуэй, не отрываясь от карты Торндена.
— Вроде бы установлено, что стреляли примерно от этого куста утесника. Откуда же убийца мог знать, что потерпевший любезно подставит ему свой профиль в саду именно в это время?
— Он этого не знал, — ответил Хемингуэй. — Вероятно, даже не предполагал, что ему повезет и Уорренби усядется в саду. Напрягите мозги, Хорас! Если преступник — кто-то из этих теннисистов, то он знал, что мисс Уорренби нет дома. Мы не ошибемся, если предположим, что он знал и о выходном служанки. Мог надеяться, что теплым июньским вечером Уорренби расположится в саду, но невелика важность, если бы он ошибся. Вы видели дом на фотографиях. Там высокие французские окна, которые в такой день наверняка были открыты. Время тоже не играло роли. Поляк здесь ни при чем: ему бы пришлось залечь часа на два, дожидаясь выхода Уорренби.
— Чем дольше я размышляю, тем больше прихожу к мысли, что преступление совершил человек, не присутствовавший на приеме, — сказал Харботтл. — Если это кто-то из них, то где лежала винтовка? Если бы играли в крикет, можно было бы заподозрить, что она ждала своего часа в крикетной сумке. Но что надо принести на теннис, чтобы спрятать там винтовку?
— Ничего! Вы на правильном пути, Хорас, но ответ прост. Если убийца был на приеме, то, хорошо зная местность, припрятал оружие где-то между участками Хасуэллов и Уорренби, чтобы в нужный момент забрать его из тайника. Вам, сельскому жителю, полагается знать, что это совсем нетрудно, когда вокруг заросли, живые изгороди и канавы. Лично я отдал бы предпочтение канаве: в это время года к вашим услугам высокая трава, шиповник — выбор велик!
— Верно, — согласился Харботтл. — Если все было так, как вы описываете…
— Скоро увидим. К шести часам Карсторн заедет за нами и отвезет в Торнден. Со вчерашнего дня его сотрудник сторожит Фокс-Хаус, но мисс Уорренби хочет, чтобы его поскорее убрали из-за служанки, отказывающейся находиться под одной крышей с полицейским. Хороша репутация у полиции в этих краях!
— Людям не нравится полиция у них дома, — серьезно объяснил инспектор. — Это нереспектабельно.
— Вот взгляну сам на место преступления, просмотрю бумаги в столе убитого — и он удалится. Не хочется лишать девушку служанки, даже если она убила своего дядюшку. У Уорренби был адвокат в Лондоне, ограничившийся одним составлением его завещания. Сейчас он удит рыбу в Шотландии. Начальник полиции графства говорил с его клерком и с мисс Уорренби, которая сообразила, что ее дядя не возражал бы, чтобы мы исполнили свой долг. Выманивать эту птичку из Шотландии нет необходимости, без нее обойдемся.
— А завещание?
— Оно лежало в сейфе Уорренби у него в конторе. Как сказал полковнику клерк, лондонский юрист — один из душеприказчиков покойного. Второй — мисс Уорренби. Все просто. Завещание вскрыли в ее присутствии. Так же, при ней, я смогу ознакомиться с бумагами. Закончим в Фокс-Хаусе — нанесем визит мистеру Драйбеку. Не хочу являться завтра к нему в контору для запроса, возникнет скандал.
Этот план был приведен в действие. В назначенный час прибыл в полицейской машине сержант Карсторн, и уже через двадцать минут старший инспектор любовался деревней Торнден. На общинном выгоне играли в крикет: поле для игры находилось на его ровном участке около триндейлской дороги. В самой деревне было по-воскресному тихо. Сержант подъехал к перекрестку, чтобы показать Хемингуэю место, где от Хай-стрит отходит Вуд-лейн, после чего развернулся и поехал обратно, на Фокс-лейн.
Прежде чем войти в сад Фокс-Хауса, троица, выйдя из машины, поднялась на бугор посреди выгона, к кустам утесника. Оттуда открывался вид далеко на восток, в направлении Беллингэма. Там тоже росли кусты утесника, было много ежевики, кое-где виднелись деревца — в основном березы. На севере, у хоуксхэдской дороги, тянулась ограда недавно устроенного сквайром, как узнал Хемингуэй от сержанта, гравийного карьера. Выгон оказался не коронной землей, а манориальной пустошью.
— Все здешние земли раньше принадлежали Эйнстейблам, кроме земель Пленмеллеров к западу от деревни, — объяснил сержант. — Но вы ведь знаете, как вели себя люди этого пошиба после Первой мировой войны. Говорят, молодому Пленмеллеру не до земли. Поглядел я на него и вижу, что ему вообще не до чего. Иное дело — сквайр. Таких называют «старая школа». Он не успокоится, пока жив, а вот после смерти перспективы выглядят неважно, потому что его наследник не станет стараться так, как он. На последней войне он потерял сына. Говорят, поместье отойдет то ли племяннику, то ли кузену, который сюда носа не кажет. А как иначе, раз живешь в Йоханнесбурге? Это будет непривычный для Торндена сквайр. Надо отдать должное мистеру Эйнстейблу: как ни подкосила его смерть сына, он не опустил руки. Он из тех, кто не гнется: делает все, что может. Карьер вырыл, чтобы были средства на поместье. Вон там новые посадки: ему пришлось вырубить и продать много леса.
Хемингуэй кивнул:
— Таких людей осталось немного. — Он отвернулся и стал рассматривать сад Фокс-Хауса. — Что ж, попасть отсюда в цель было нетрудно. — Он заметил кресло под деревом, потом дорожку и приступку, которой она заканчивалась.
— Если пригнуться, от приступки ничего не видать, — подсказал сержант.
— Действительно. Что там дальше, за лесом?
— Роща Хасуэлла. Тропинка вьется вокруг нее. Раньше от выгона до самого луга викария рос лес. Отсюда не разглядеть, это за участком Фокс-Хауса. Прошло уже, конечно, много лет, но, говорят, старые деревья остались с той поры. Поневоле задумаешься, верно?
Старший инспектор задумался, но не уточнил, о старом лесе или о чем-то другом. Несколько минут он молча смотрел по сторонам, а потом коротко бросил: «Идемте!» — и спустился на дорожку. Массивная сводчатая дверь Фокс-Хауса была по-деревенски распахнута, так что можно было разглядеть холл и резную лестницу за ним. Пол холла из черного дуба был устлан двумя персидскими коврами. Под окном напротив входной двери стоял старый сундук, посередине — перекошенный колченогий столик, вдоль стен — стулья эпохи короля Якова I с высокими спинками. Несколько охотничьих картинок завершали интерьер, больше свидетельствовавший о некоей отошедшей эпохе, чем о личности владельца.
