«С искренней сердечной радостью, – писал государь, – поручаю вам сказать храбрым морякам нашим, что я благодарю их за подвиг, совершенный для славы России и для чести русского флага. Я с удовольствием вижу, что Чесма не забывается в русском флоте и что правнуки достойны своих прадедов».
Виновник торжества Павел Степанович Нахимов получил при милостивом рескрипте орден Св. Георгия Победоносца 2-й степени, на всех же остальных участников Синопского боя награды посыпались той широкой волной, которая отличала щедрость императора Николая в воздаянии за бое-вые заслуги, независимо от того, кем бы они ни были сделаны. Огромные столбцы современных событию официальных известий наполнены списками награжденных за Синоп.
Наравне со своим царем всколыхнулась могучей радостью и вся Россия, узнав о блестящих победах на Кавказе и Черном море. Темные тучи и непроницаемая мгла, которыми были окутаны все политические переговоры по Восточному вопросу, лишь неясным отголоском доходившие до всеобщего сведения, распространили среди русского общества какой-то гнет.
В воздухе чувствовалось приближение грозы, что вместе с неясностью обстановки и сбивчивой неопределенностью сообщений, выходивших из канцелярии графа Нессельроде, погрузило всю Россию в тяжелое, мрачное настроение. Радостное известие о блестящих победах на Черном море и на Кавказе электрической искрой пробежало по всем слоям русского общества, в котором заметно поднялись бодрость духа и надежда на блестящее окончание всех недоразумений.
«Вы не можете себе представить, – писал военный министр князь Долгоруков князю Меншикову, – счастье, которое все испытывали в Петербурге по получении известия о блестящем Синопском деле. Это поистине замечательный подвиг, и ваше сердце должно радоваться, вспоминая о нем. Дай Бог, чтобы оно принесло нам выгодные последствия».
Восторг России выразился целой массой патриотических стихотворений, пожертвований и празднеств; многие из молодежи, начиная с лучших семей (два брата князья Голицыны, Римский-Корсаков и другие), пожелали принять участие в войне и поступили нижними чинами в разные полки; слава Нахимова распространилась по всей России, и имя его сделалось народным не только среди родных ему черноморцев.
В Петербурге особенный энтузиазм всего общества выразился при постановке пьесы «Синоп», на которой перебывал весь город. Сама пьеса, занес в свои записки один из современников, волнение, охватившее публику, и всеобщий восторг так подействовали, что у многих, и в особенности у моряков, которых в театре было множество, почти все время на глазах были слезы.
Появление на сцене портрета адмирала Лазарева вызвало особый взрыв энтузиазма. «При каждом слове, касавшемся императора или славы русского флота, при каждом рассказе об его теперешних или прежних подвигах со всех сторон раздавался гром рукоплесканий, столь единодушных, что, казалось, будто рукоплещет один человек». Но наряду с этим общим ликованием наши правительственные сферы были озабочены почти неминуемой войной с Англией и Францией.
Известие о Синопской победе поразило Западную Европу как громовым ударом. Покровителями Турции она была принята как оскорбление народной чести. Превратное понятие о нашем Черноморском флоте, который усиленными стараниями периодической прессы представлялся существовавшим только на бумаге, и присутствие в Босфоре морских сил Англии и Франции, открыто оберегавших неприкосновенность Порты Оттоманской, были тому причиной.
«Мы, в Англии, – писалось в главном органе Сити
[99],– привыкли с пренебрежением смотреть на русский флот и любоваться турецким, потому что он руководим английскими офицерами. Однако часть русского флота держалась в море несколько дней в такую ужасную погоду, в которую ни турки, ни австрийские пароходы не смели показываться на море. Неужели эти русские матросы те самые трусливые новобранцы из евреев, о которых нам натолковали?
Боевой их порядок в Синопском деле был удивительный. В продолжение часа одиннадцать кораблей были потоплены, подняты на воздух или сожжены. Такого совершенного истребления и в такое короткое время никогда еще не бывало. Неравенство сил хотя и может объяснить это некоторым образом, но не вполне. Русские показали, что им известны все новейшие усовершенствования артиллерии, и ужасное действие новой методы никогда еще не было доказано так хорошо».
Официальный английский историк этой войны всю вину синопского погрома возлагает на великобританского посла в Константинополе, знаменитого лорда Стратфорда. «Способность сосредоточивать всю свою энергию, – говорит он, – на одной отрасли действий была одним из свойств Радклифа, которая делала его сильным на дипломатическом поле; но, как кажется, она же мешала ему следить за тем, что выходило из этой сферы».
Лорд Стратфорд, донося своему правительству об уничтожении турецкого флота, объяснял следующими причинами свое бездействие: «Недостоверность сведений (о нашем флоте), желание возможно более избежать разрыва, прибытие нового французского посла и время года были достаточными причинами, которые заставили меня не рисковать отправкой флота в Черное море в осеннюю пору».
Справедливо замечает Кинглэйк, что такие отговорки при наличии приведенной выше угрожающей депеши Сампсона и призыва Османа-паши не могли удовлетворить общественное мнение страны.
2 (14) декабря известие о Синопском деле достигло Лондона и Парижа. Французское правительство, по словам своего министра иностранных дел, почувствовало всю горечь погрома, произведенного, так сказать, под дулами орудий английского и французского флотов. Если бы, говорит Кинглэйк, английская публика знала, что синопский погром был следствием непринятия ее правительством и константинопольским посланником очевидных мер предосторожности, то немедленное падение министерства было бы неминуемо.
Необходимо было спасать самих себя, и для того чтобы дать выход общественному негодованию, надо было найти виновного. И такой виновный был найден в лице императора Николая. Свободная пресса свободной страны доделала свое дело.
Нельзя поэтому не отнестись с особым сочувствием к правдивым словам цитированного выше английского официального историка, который еще во время общего предубеждения против поведения в этом деле нашего государя взывал к несправедливости такого упрека. «Петербургское правительство было осведомлено, – пишет он, – что не только один Дунай сделался театром военных действий, но что турки завладели также русским постом Св. Николая, что на восточном берегу Черного моря, и атаковали русских на Кавказе.
После воинственных демонстраций подобного рода нельзя, по справедливости, претендовать, что Россия воспользовалась своим правом взорвать на воздух корабли своего противника. Необходимо равномерно признать, что разгром турецкой эскадры не был выполнен втихомолку, но английский народ, не знавший всех обстоятельств и впервые услыхавший о русском флоте в минуту получения известия о синопском погроме, предполагал, что удар был нанесен с той тайной поспешностью, которая отличает кулак убийцы.
