– Ничего, у вас не самый сложный случай, сударь, – деловито говорил он, – принимайте эти розовые пилюли каждые два часа, молитесь и не унывайте.
– Ого, да у вас богатырский организм, ваше сиятельство. Кушайте больше, и ваша плоть с болезнью сама справится, вот увидите.
– Возьмите этот кусок полотна, он пропитан целебным раствором. Дышите через него постоянно, милейший, это очень скоро вам поможет.
Подбодрив больного, Мишель обычно переходил в другие комнаты, осматривал его близких и давал им наставления:
– Возьмите этот настой, пропитайте им тряпицу и отдайте вашему мужу. Кашель, мокрота – все в тряпицу, и пусть сам бросает ее в бадью, а ему дайте новую, да не забудьте пропитать настоем. Бадью выносите в перчатках, грязные тряпки сожгите на заднем дворе, не касаясь их. Все понятно?
– Вот вам пластина, это спрессованные травы и чеснок. Всякий раз, когда заходите к сестре, держите ее за щекой и сглатывайте сок, это спасет вас от заражения. Близко к больной не подходите, все необходимые снадобья я положил на стул рядом с ее кроватью. Будет хуже – посылайте за мной, но я надеюсь, что сестра ваша с Божьей помощью скоро пойдет на поправку.
Их приглашали и в бедные лачуги, и во дворцы марсельской знати, Нострдам никому не отказывал и со всеми говорил одинаково приветливо и уверенно.
Франсуа чувствовал, как сила Нострдама передается и ему. Он уже без страха заходил в зачумленные дома, уверенно наставляя больных и их родичей. Но главное было не в этом: благодаря Нострдаму в нем росла убежденность, что силой характера человек может противостоять любым, даже самым ужасным напастям. Пребывание рядом с такой мощной личностью вкупе с постоянной опасностью заражения укрепляли силу духа Франсуа, заставляли его верить в себя и в людей вообще. Он вспоминал то уважение к человеку, которое впервые заметил в Милане, и понимал, что сейчас итальянские идеалы стали гораздо ближе его душе и разуму.
Он все сильнее ощущал любовь к жизни. Чем больше они ходили по зачумленным домам, чем больше видели несчастных, нередко уже умирающих людей, тем сильнее Франсуа ценил жизнь, дорожа каждой отпущенной ему минутой. Снова, как когда-то в Алжире, задавал он себе вопрос – сможет ли он в случае опасности забрать жизнь другого человека, чтобы спастись самому? Теперь эта мысль уже не вызывала ужаса, и все чаще Франсуа сомневался в ответе. Он боялся себе признаться в этом, однако в глубине души сознавал: если он заболеет, то, вполне возможно, не устоит и прибегнет к спасительному заклинанию.
Каких только больных не пришлось им повидать! Слабые и буйные, плачущие и хохочущие в припадке болезненного возбуждения, мужественные и отчаявшиеся – все они нуждались в немедленной помощи.
Поначалу Франсуа казалось, что все их усилия тщетны, больных становилось все больше, эпидемия набирала обороты. Друзья, не успевая посетить всех больных вместе, решили разделить вызовы, и теперь доктор Легран обходил зараженные дома в одиночку. Через пару недель уже каждый пятый житель Марселя был заражен. Франсуа совсем было пал духом, но Мишель объяснил, что это в порядке вещей и что скоро принятые меры дадут результат. И в самом деле, действия, предпринятые Городским советом по указанию Нострдама, немало препятствовали распространению заразы. Франсуа все отчетливее понимал, с каким великим человеком посчастливилось ему сдружиться.
По вечерам, после утомительного хождения по больным, Франсуа и Мишель, наскоро перекусив, приступали к приготовлению новых порций розовых пилюль и трав. Эпидемия разрасталась, и лекарств требовалось все больше. К полуночи Франсуа без сил валился в постель, кое-как обработав напоследок рабочие перчатки чудодейственной настойкой Нострдама. Сам же Мишель, пока хватало сил, сидел за своими записями, пытаясь разработать более эффективные препараты от поглощающей город чумы.
Увы, далеко не всегда лечение было успешным. Зачастую их приглашали слишком поздно, когда измученные кровавой рвотой больные уже покрывались темными пятнами или гнойными бубонами, нередки были и случаи, когда болезнь можно было бы победить, будь организм зараженного покрепче, а питание получше. Тем не менее во многих случаях «черная смерть», которая до Нострдама излечивалась крайне редко, выпускала свою жертву из когтистых лап, и больной шел на поправку. И как бы беден ни был выздоровевший, он обязательно приходил к двум эскулапам, спасшим его, с благодарностью и подарками. Однако гораздо чаще поправлялись люди обеспеченные, имевшие хороший уход и питание, и они тоже не скупились, даря Нострдаму и Леграну драгоценности, серебряные и золотые вазы, статуэтки, картины. Все эти богатства друзья продавали, а на вырученные деньги покупали травы для снадобий или еду для зараженных бедняков. И хотя, по настоянию Франсуа, часть денег они откладывали («Никто не знает, дорогой Нострдам, что ждет нас впереди, какие лекарства понадобятся и как дорого будет сырье для них»), все же львиная доля уходила на нужды горожан.
И настал момент, когда их изнурительный труд вкупе с мерами, принятыми Городским советом, дал свои плоды. Уже второй день они имели возможность посещать больных вдвоем, не разделяясь, а это могло означать только одно – эпидемия пошла на спад. Франсуа осознал это, возвращаясь с Мишелем домой после долгого рабочего дня.
– Нострдам, мне кажется или мор и в самом деле отступает?
Эскулап рассмеялся:
– Конечно, дружище. Уже неделя, как число заболевших не увеличивается. Дело идет к победе.
И он весело подмигнул.
Они все еще работали с утра до позднего вечера, но уже не было ощущения, что их усилия напрасны, все чаще и чаще приходили к ним с благодарностью выздоровевшие пациенты, все реже и реже прибегали посыльные, умоляющие поспешить к заболевшим. И когда спустя пару недель за три дня не случилось ни одного нового заражения, стало понятно – они победили! Вскоре их обоих пригласили в Городской совет, где губернатор, барон де Муалон, вручил им дорогие подарки «с нижайшей благодарностью от всех жителей». Друзья ликовали: никому доныне не удавалось победить чуму, а они смогли это сделать и оба остались живы.
Конечно, Франсуа понимал, что основная заслуга принадлежит Нострдаму, составившему целебное снадобье от мора, но считал, что и его собственная роль в общей победе была тоже немала. И когда Мишель по возвращении из Городского совета крепко обнял его и сказал: «Я рад, дружище, что не ошибся в вас», сердце Франсуа затрепетало от гордости.
* * *
На следующее утро, зайдя в комнату Нострдама, Франсуа с удивлением обнаружил, что тот крепко спит. Богатырский организм лекаря, позволявший ему работать на износ в течение нескольких месяцев, наконец потребовал отдыха. Франсуа, тихонько прикрыв дверь, отправился на прогулку. Он шел по городским улочкам, полной грудью вдыхая свежий морской воздух, очищенный им и его другом от зловония чумы. Впервые за последние годы он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Эпидемия побеждена, он больше не одинок, и самое главное, как ему казалось, он смог побороть липкий, позорный страх смерти, мучивший его с того самого дня, когда маленький щенок барахтался в водах Сены.
