Он сгреб ребенка в охапку и потащил прочь от тела матери, на ходу соображая, куда бы его пристроить. Улица упиралась в величественную церковь Святого Спасителя, туда Франсуа и направился, одновременно пытаясь успокоить мальчика.
Войдя в пустующую церковь, он поставил малыша на пол, крепко держа его маленькую ручку. На его зов из глубины церкви появился пожилой священник, и Франсуа коротко изложил свою просьбу.
– Конечно, сын мой, – кивнул служитель, принимая ребенка, – я сегодня же отведу мальчугана в госпиталь Святого Якоба, это совсем близко, прямо за воротами.
Франсуа поблагодарил и уже повернулся, чтобы уйти, но что-то заставило его вернуться.
– За что нам все это, святой отец? – тихо спросил он после секундной заминки.
– Сие нам неведомо, сын мой. Быть может, грехи людские переполнили чашу терпения Господа нашего, а может, под видом мора пришел к нам Всадник Апокалипсиса, чей конь бледен и имя которому – Смерть.
Сам того не желая, Франсуа разрыдался: сказалось напряжение последних месяцев. Он упал на колени, а священник, держа одной рукой малыша, другою молча гладил Франсуа по голове, словно ребенка. В этом бесконечном море отчаяния, охватившем город, даже у служителя Божьего кончились слова утешения.
В середине лета Франсуа почувствовал, что приходит в отчаяние.
– Когда же это прекратится, Нострдам? Сколько мы уже здесь, восемнадцать недель? И ни малейшего просвета, никакого толку от нашей работы!
– Ошибаетесь, Легран, ошибаетесь, – Нострдам, как всегда, не унывал, – десятки людей излечились. Я, знаете ли, по мере сил веду специальный счет и хочу вам сказать, что не одна дюжина человек в этом городе обязана вам жизнью. Поверьте, скоро, очень скоро эпидемия пойдет на спад.
Нострдам ошибся. Неделя шла за неделей, а зараза все бушевала, не желая отступать. Наступила осень, платаны в королевском саду начали облетать, и ветер день-деньской носил сухие листья по вымирающим улочкам.
В один из октябрьских дней, когда Франсуа обходил дома вокруг рыночной площади, к нему подъехала карета, из которой буквально выкатился невысокий полный человечек в богатой одежде:
– Доктор Легран? Умоляю вас, доктор, поспешите! Его сиятельство губернатор занемог.
* * *
Губернатору Прованса Клоду Савойскому, графу де Тенду, было без малого сорок. Это был высокий, несколько полный человек с пронзительным взглядом черных глаз и небольшой бородкой. Пост губернатора достался ему по наследству от отца, Рене Савойского, «великого бастарда Савойи», бывшего незаконнорожденным, но признанным сыном герцога Филиппа II. Дочерью этого же герцога была Луиза Савойская, мать Франциска I. Таким образом, Клод приходился кузеном правящему монарху, что являлось для него предметом большой гордости. Будучи королевским наместником в Провансе, он жил в столице провинции, Эксе, вот уже одиннадцать лет. Был он человеком редкого мужества и, когда на город обрушилась чума, не счел возможным бежать, несмотря на уговоры членов Парламента и Городского совета. Супруга, вопреки его категорическим настояниям, тоже осталась в Эксе, рядом с мужем.
Клод Савойский как мог пытался пресечь панику, раздавал жителям еду и деньги из собственных запасов и всячески пытался ограничить бегство горожан – главным образом, чтобы те не разнесли заразу по всему Провансу. Несмотря на то что большинство людей предпочитали прятаться в своих домах, он, как и в прежние времена, ежедневно выезжал на прогулку, дабы хоть как-то придать уверенности обезумевшим от страха людям.
Граф знал о прибытии в город двух врачей, но, отдавая должное их смелости, всерьез их возможности все же не воспринимал. Кто они? Один хоть и имеет степень доктора, но является выходцем из еврейской семьи, а второй и вовсе изучал медицину где-то в Алжире. Его сиятельству был не чужд некоторый снобизм.
Но когда после одной из таких демонстративных прогулок граф почувствовал боль в груди, слабость и лихорадку, ему ничего не оставалось, как послать за одним из докторов.
Губернатор жил в том самом особняке из желтого песчаника, который когда-то привлек внимание Франсуа. Лошади мигом домчали до него, и через четверть часа Легран уже входил в опочивальню губернатора, перед которой из уважения к статусу пациента снял маску.
– Ваше сиятельство, – Франсуа низко поклонился.
Клод Савойский, которого сознание еще не покинуло, из последних сил пытался сохранять светский лоск. Он предложил эскулапу бокал бургундского и попытался завести любезную беседу, но тут силы оставили его. Жестоко закашлявшись, он в изнеможении упал на подушки.
Франсуа, не теряя времени, тщательно осмотрел больного и кивком подозвал маленького круглого человечка, привезшего его сюда. Тот стоял вместе с несколькими слугами у стены и тут же подбежал к Леграну.
– Эти пилюли прошу давать его сиятельству каждые три часа, – скомандовал Франсуа, вынимая из сумы различные снадобья, – пусть держит их за щекой или под языком. Вот эти – утром и вечером. Настойкой – вот она – обтирайте графу лоб, виски, грудь по несколько раз на дню. Вот эту траву и еще эту повесьте у изголовья кровати. Держите окна открытыми: его сиятельству необходим свежий воздух. Помните, все манипуляции необходимо проводить в перчатках, которые сразу после использования необходимо чистить вот этой жидкостью. Я скоро вернусь, чтобы посмотреть, как идут дела.
Дав еще несколько распоряжений, он удалился.
На следующий день графу стало совсем худо, он метался в горячке, непрерывно кашляя. Франсуа упросил Нострдама оставить на время своих больных и зайти с ним к Клоду Савойскому. Мишель осмотрел больного и признал лечение друга совершенно правильным.
– Нельзя сделать более, чем сделали вы, Легран, – категорично заявил он.
Но Франсуа считал иначе. Прекрасно понимая, каким ударом для всего Экса будет смерть губернатора Прованса, он решил остаться с графом, дабы сделать все, что в его силах.
Провожая Нострдама к выходу, Франсуа увидел горничную, которая передала пожелание госпожи видеть их. Друзей провели в большую гостиную, где за вышиванием сидела супруга графа Франсуаза.
При виде эскулапов дама вскочила и бросилась к ним, заламывая руки:
– Скажите, бога ради, скажите мне, что есть надежда, господа!
Врачеватели поклонились, и Нострдам сделал шаг назад, предоставляя Франсуа право ответа. Тот промолвил:
– Мадам, надежда всегда пребывает с нами. Не буду скрывать: положение непростое, но ежели его сиятельству удастся пережить завтрашний день, моя надежда возрастет многократно.
Графиня, рыдая, уткнулась в платок и жестом приказала им удалиться.
В течение четырех дней Франсуа боролся за жизнь губернатора без отдыха и почти без сна. Он приказал поставить рядом с постелью Клода Савойского походную кровать для себя. В спокойные минуты, когда граф находился в забытьи, Франсуа мог прилечь, все остальное время он неотлучно находился при больном, пичкая его пилюлями, делая обтирания, заставляя вдыхать пряный запах трав, меняя его простыни и сорочки. К утру пятого дня стало понятно: губернатор выздоравливает, Франсуа сумел выходить его. Но сам заразился.
