Франсуа Легран чувствовал в себе зарождение какой-то новой, неведомой ему ранее силы. Он еще раз с удовольствием оглядел себя в зеркале и весело подмигнул своему отражению: «Держись, Париж. Я еду!»
Англия, Сомерсет, 6 июня 1932 года
Доктор Голд замолчал, чтобы немного отдышаться.
– Невероятно! – прошептал викарий. – Вы знали самого Нострадамуса, помогали ему лечить чуму!
– Да, дорогой друг, знал. Но мне думается, неверно говорить, что я ему только помогал. Конечно, могучий разум Нострдама создал пилюли от мора и разработал план, помогающий остановить распространение болезни. Но в остальном мы работали вместе. Пользуясь знаниями, полученными в Алжире, я помог усовершенствовать лекарства, и Мишель не раз говорил, что моя помощь бесценна. Так что правильнее будет сказать, что, вдохновленный его идеями и силой характера, я лечил чуму наравне с ним, а не просто помогал.
– Да, конечно, – поспешно кивнул священник, не желая спорить, – извините. Может быть, вы отдохнете немного?
Доктор отрицательно покачал головой:
– Нет, Джон, спасибо. Лучше позовите Уоткинса, пусть принесет чаю.
Священник наклонился и протянул руку к шнуру от колокольчика, висевшего в изголовье кровати.
Покончив с чаем, Голд печально улыбнулся:
– Что ж, Джон, продолжим? Я снова бодр и свеж.
Священник с жалостью посмотрел на друга, откашлялся и напомнил:
– Итак, вы остановились на том, что граф собрался отвезти вас в Париж.
Голд помолчал, собираясь с мыслями.
– Совершенно верно. Надо вам сказать, друг мой, что я частенько завидовал знатным особам и очень хотел оказаться на их месте. Власть, богатство – тогда я всерьез полагал, что это важно. Долгое пребывание в доме Клода Савойского развратило меня, и как раньше я панически боялся смерти, так теперь был в ужасе от одной лишь мысли, что мне придется покинуть этот круг избранных. Я возненавидел свое незнатное происхождение и готов был пойти на все, лишь бы пребывать среди них на сколь-нибудь законных основаниях. А тут такой шанс, сама королева! Как я уже говорил, в теле Франсуа я стал смелее, сильнее духом, изобретательнее – я стал авантюристом. Один пеший поход из Парижа в Овернь чего стоит, не говоря уже о решении пойти в матросы, об истории с Жабой и так далее. Немудрено, что мне не просто пришла в голову идея выдать себя за потомка Ла Туров, но я еще имел дерзость попробовать воплотить ее в жизнь.
– Неужели тело так сильно влияет на личность?
– Да, именно так. Со временем мне много раз пришлось в этом убедиться, когда я после каждого переселения обнаруживал в себе все новые и новые качества. Однако, как бы это объяснить… они не были подавляющими, я вполне мог их контролировать. Другими словами, нельзя сказать, что я неосознанно делал бы дурное, если, скажем, переселился б в тело негодяя. Если я поступал бесчестно, то всегда отдавал себе в этом отчет, другое дело, что временами мне было на это наплевать. Но тут, думаю, дело не в том, чье тело я занимал, а в том, как изменялся я сам под действием обстоятельств.
– Понимаю, – задумчиво кивнул викарий. – Что же было дальше?
Доктор потер руками лицо и, вздохнув, продолжил свой рассказ.
Франция, XVI век
Из Парижа пришла депеша: коронация Генриха назначалась на 26 июля. Она должна была проходить в Реймсе, городе, где традиционно короновались французские монархи.
В конце июня из Экса выехала кавалькада, состоящая из провинциальных сановников, приглашенных на коронацию, свиты Клода Савойского, самого графа и, конечно же, Франсуа. Ехали долго, отдыхая на особых постоялых дворах, предназначенных для королевских курьеров. Дорога заняла почти месяц, и в Реймс кавалькада прибыла 23 июля, накануне приезда королевского двора. Граф де Тенд, Франсуа и несколько крупнейших сановников Прованса расположились в Palais du Tau – архиепископском дворце.
Сразу ощущалось, что город готовится к великому событию. Со времени предыдущей коронации прошло более тридцати лет, и горожане находились в радостном волнении, с нетерпением ожидая прибытия двора. По улицам ходили нарядные жители, здания украшались цветами и сине-золотыми лентами, ожидание грядущего праздника буквально наполняло воздух.
* * *
Ранним утром следующего дня Франсуа, сопровождающий Клода Савойского, сидел вместе с другими сановниками на специально для знати выстроенной трибуне рядом с Porte de Vesle – воротами, через которые в город должен был въехать Генрих со свитой. Рядом вдоль дороги выстроились толпы горожан.
«Вот оно, – блаженно размышлял Франсуа, – начинается. Я уже не с бедняками, как когда-то, а здесь, вместе с высокородными господами».
На первом ряду, ближе всего к дороге, расположилась группа с шиком одетых дворян.
– Местная знать, – пояснил граф, – они будут вручать королю ключи от города.
Сердце Франсуа радостно билось: вот сейчас он увидит Екатерину, сестру своей Бланки. Удастся ли его авантюра? Сможет ли он убедить королеву, что является ее кузеном?
Ждать пришлось долго. Но вот наконец вдали показалась процессия, зазвонили городские колокола, и толпа огласилась радостными криками. Местные сановники поспешно выстроились на дороге.
Въезд в город королевского кортежа был обставлен с большой пышностью. Первыми к воротам Реймса приблизились всадники в нарядных одеждах с королевскими штандартами в руках. Лошади их были покрыты длинными, до земли, синими попонами, расшитыми золотыми лилиями. Медленным ходом кавалькада торжественно проследовала до того места, где расположились местные дворяне. Здесь всадники, разделившись, остановили лошадей по обе стороны дороги.
А в ворота уже въезжала позолоченная карета с королевскими гербами, запряженная шестеркой породистых рысаков. Представители местной знати двинулись ей навстречу. Всадники, сопровождавшие карету, пропустили ее вперед. К ней тут же подошел паж, ведя под уздцы великолепного белого скакуна. Дверца кареты открылась, и вышел Генрих.
Король был высокий, темноглазый, темноволосый, с темными же усами и бородкой, изящный и статный. Он вскочил на подведенного коня и выступил навстречу местным дворянам. Грянула музыка, и, сохраняя максимальную торжественность, представители Реймса вручили королю ключи от города. Далее Генрих поехал медленным шагом, благородным полукивком-полупоклоном приветствуя радостно кричавшую толпу горожан.
Раздался грохот – то Реймс салютовал новому королю залпом многочисленных пушек.
За Генрихом в город въехали десятки карет и повозок, в которых сидели разряженные дамы. Клод Савойский указал на одну из них и тихо прошептал:
– Королева!
Франсуа жадно впился в нее взглядом. Лет двадцати восьми, те же волосы, золотистые в рыжину, как у Бланки и Анны, те же, чуть навыкате, серые глаза. Но, в отличие от лукавства его ветреной возлюбленной и доброты дочери, на лице Екатерины лежала печаль. Ее нельзя было назвать красавицей, но в ней чувствовалось какое-то строгое, почти чопорное достоинство, а взгляд светился умом и внутренней силой. Франсуа понял, что обмануть королеву будет нелегко.
