Дон Фелипе, всегда одевавшийся в черное, предпочитал простоту, строгость, не любил праздников и приемов. Целыми днями, а порой и ночами, он работал в своем кабинете, просматривая бесчисленные доклады министров, губернаторов и вице-королей своей огромной империи, за что в народе получил прозвище «бумажный король». Все важные решения он принимал лично, не доверяя никому.
У дона Фелипе были и свои слабости. Он обожал охоту и… садоводство. Внутренний двор Алькасара был наполнен прекрасными и необычными цветами, среди которых почетное место занимали картофель, помидоры и табак, привезенные недавно из Вест-Индии и считавшиеся декоративными растениями.
И все чаще на лице этого жесткого, расчетливого и холодного человека появлялась улыбка, едва он видел свою Изабеллу. В начале весны она заболела, и дон Фелипе, оставив государственные дела и презрев опасность заражения, лично ухаживал за супругой, чем та была очень тронута. Юная королева изо всех сил старалась быть хорошей женой. Когда же стало известно, что она понесла, дон Фелипе на два часа сократил свою ежедневную работу, чтобы проводить с Изабеллой больше времени.
* * *
Дни шли за днями, а в жизни Франсуа ничего не менялось. Будучи «дядей» королевы, он имел вес при дворе, но при этом не занимал никакой должности, у него не было ни земли, ни дома. Он скучал по родине и все больше тяготился пребыванием в Испании. Его единственными друзьями были дон Родриго и дон Альварес де Монтойя, постепенно посвятившие Франсуа во все тонкости местной жизни. Вместе они ходили на корриду, ели паэлью в местном трактирчике, смотрели на религиозные шествия, охали, наблюдая за энсьерро
[21], а однажды даже смогли полюбоваться цыганским фламенко. С другими придворными Франсуа тоже неплохо ладил, но их строгость и чопорность мешали шевалье сойтись с ними поближе.
В начале августа пришел дон Родриго и попросил Франсуа переговорить наедине. Они отправились в комнаты Романьяка, и, едва переступив порог, дон Родриго взволнованно заговорил:
– Дорогой мой дон Франциско, я в сильнейшем затруднении. У меня есть протеже, племянник моего покойного друга. Зовут его Франциско Солано, и – о горе! – его обвиняют в ереси. Он ни в чем не сознался, а как вы знаете, «упорство в заблуждении» считается главным доказательством. В общем, его приговорили к аутодафе и вскоре сожгут живьем. Когда-то вы спасли жизнь мне, а сейчас я заклинаю вас – спасите Франциско! Он ребенок, ему всего одиннадцать лет, и, уверяю, он ни в чем не виноват!
Франсуа положил ладонь на руку собеседника:
– Добрый мой друг, вам нет нужды заверять меня в этом. Разве я не знаю, что инквизиторы хватают людей по малейшему навету? Но как, по-вашему, я могу его спасти?
Дон Родриго развел руками:
– Не представляю.
– Возможно, мне стоит поговорить с доном Фелипе?
– Совершенно бесполезно. Не раз уже пробовали через короля влиять на инквизиторов, но вы же знаете – он сам фанатичный католик.
Франсуа задумался.
– Прошу вас, расскажите мне все подробно. В чем его обвиняют?
– В хуле на Господа. – Дон Родриго торопливо перекрестился. – Но я уверен, он невиновен.
– А когда состоится казнь? И где?
– Его должны сжечь здесь, в Толедо, в полдень субботы, девятнадцатого числа.
– Девятнадцатого? – воскликнул Франсуа. – Что ж, возможно, я смогу помочь.
Он кое-что вспомнил, и у него возник план.
С того дня все его помыслы и действия были направлены на спасение Франциско Солано. В первую очередь Франсуа направился к распорядителю церемониалов и спросил его, запланировано ли что-то у королевы девятнадцатого августа.
– Да, сеньор, – ответил тот, заглянув в толстенный фолиант. – Их величества принимают губернатора Арагона.
– А двадцать первого?
Распорядитель, еще раз сверившись с фолиантом, отрицательно покачал головой. Франсуа с благодарностью поклонился и вышел.
Полчаса спустя он уже был у Изабеллы. Заведя непринужденный разговор, он, словно между делом, спросил:
– Не хотите ли, дорогая племянница, посмотреть, как тут карают еретиков?
– С радостью, – улыбнулась Изабелла, поглаживая округлившийся животик. – Мы здесь уже почти полгода, а я ни разу не была на казни.
– Что ж, у вас будет такая возможность, сеньора. В субботу, девятнадцатого, на площади перед собором Санта-Мария казнят какого-то злостного еретика, буду счастлив вас сопровождать.
– Прекрасно, дядюшка. Лишь узнайте, нет ли в этот день какого-либо приема.
– Ох, ну конечно, я только что вспомнил, в субботу вы принимаете губернатора Арагона.
Франсуа в притворной досаде покачал головой. Изабелла робко спросила:
– А казнь нельзя перенести?
– Если вы прикажете, сеньора, я тотчас же переговорю с Великим инквизитором.
Королева с готовностью кивнула.
На следующий день Франсуа встретился с доном Фернандо де Вальдесом, Великим инквизитором испанским, поведал ему о желании королевы посетить казнь и передал ее просьбу перенести аутодафе.
– Я счастлив, сеньор, что ее величество проявляет такое участие в делах католической инквизиции, – поклонился церковник. – Какой день будет удобен для доньи Изабеллы?
– Любой последующий, дон Фернандо. К примеру, двадцатого числа.
– Это воскресенье, сеньор, а значит, казнить нельзя.
– Двадцать первого?
Инквизитор кивнул:
– Прекрасно. Понедельник, двадцать первое, – вполне подходящий день.
Расставшись с доном Фернандо, Франсуа приступил к воплощению последнего этапа своего плана. Еще при дворе Генриха шевалье не раз пользовался слухами для достижения своих целей и достаточно поднаторел в этом. Вот и сейчас он задумал то же самое, а для верности привлек в помощь дона Родриго и дона Альвареса. Вскоре и торговки на рыночной площади, и гранды в покоях Алькасара обсуждали необычный слух:
«Ты слыхала, Кармелита, нашли какой-то древний манускрипт…»
«И написано в нем, дон Гомес, что инквизицией по ошибке будет приговорен невинный…»
«А будет ему – представь, Диего! – всего одиннадцать лет».
«Но Великий Господь не допустит его смерти и в день казни даст знак…»
«И тогда, сеньора, невинный будет отпущен, он станет монахом и великим святым».
С раннего утра 21 августа 1560 года к центральной площади Толедо стекались люди, жаждущие посмотреть на религиозный спектакль. Это было мрачное и величественное развлечение как для простого народа, так и для знати, торжественная публичная казнь. Горожане приходили целыми семьями, брали с собой еду и звали гостей и соседей, словно собирались на пикник.
