— Что же я тогда увидел? — говорил Тургенев, — лицо чухонского солдата в юбке»
[19].
Сергей Львович, знакомый с героиней этого эпизода, уверял, что Тургенев преувеличивает.
Действительно, Софью Андреевну Миллер нельзя было назвать красавицей. Как можно судить по фотографиям, у неё нечёткие черты лица, широкие скулы, мужской волевой подбородок, слишком высокий лоб много думающего человека. Но первоначальное неблагоприятное впечатление быстро забывалось. Она была удивительно женственна, и через несколько минут обворожённый собеседник видел только её серые, искрящиеся умом глаза.
Писать о женщине, хоть и находившейся всю жизнь на виду у выдающихся современников, наделённых могучим даром слова, но не оставившей ни собственных мемуаров, ни даже писем и других материалов, неимоверно трудно. Подчас сведения о её молодости выуживаются по крупицам и приходится довольствоваться скороговоркой.
Её девичья фамилия Бахметьева. Она родилась в 1825 году в семье отставного поручика Лифляндского драгунского полка, рано умершего и оставившего вдову с тремя сыновьями и двумя дочерьми. Софья была младшей из детей.
Детство прошло в отцовском имении Смальково Пензенской губернии. Маленькая Софи отличалась незаурядной одарённостью; не по годам развитая, она во всём опережала своих сверстников. Но в деревенской глуши девочка росла настоящим сорванцом. «Она ездила на охоту верхом по-мужски, на казацком седле, и охотилась, как самый заправский и опытный доезжачий. Все в округе помнили её с нагайкой в руках, с ружьём за плечами, носящейся во весь опор по полям» — так вспоминает писательница Анна Соколова
[20].
Интересное семейное предание рассказала племянница этой амазонки Софья Хитрово. Когда Софи было пять лет, мать возила всех своих детей в Саровскую пустынь на благословение к отцу Серафиму. Он их всех перекрестил и благословил, а перед малюткой Софи опустился на колени, поцеловал ей ножки и предсказал удивительное будущее. Сбылось ли предвидение святого старца, судить читателю. Но поначалу судьба вряд ли была к ней благосклонна.
Соседнее имение Акшино принадлежало отцовскому родственнику, отставному штабс-капитану Николаю Бахметьеву. О нём мало что можно сказать. Гораздо больший интерес представляет собой его молодая жена. Это та самая Варенька (Варвара Александровна) Лопухина, которую многие исследователи считают единственной любовью Лермонтова. Суровый муж, не терпевший, чтобы в его присутствии произносилось даже имя поэта, заставил жену уничтожить его письма, но тем не менее она втайне продолжала поддерживать связь с Лермонтовым. Так она получила от него рукопись ещё не попавшего в печать «Демона»; поэма более двадцати лет не могла преодолеть цензуры.
Софи, по сути, приходилась племянницей Варваре Александровне и даже некоторое время в отрочестве жила у неё. Впоследствии Софья Андреевна говорила первому биографу Лермонтова Павлу Александровичу Висковатому, что в своём духовном развитии была ей многим обязана. Вообще Висковатый первым обратил внимание на Вареньку Лопухину, само имя которой к тому времени было основательно подзабыто. Он специально встретился с Софьей Андреевной, и её свидетельство только укрепило его догадки; именно благодаря ей память о Вареньке Лопухиной воскресла и она стала одной из главных героинь биографии Лермонтова.
Средний из братьев Софи Юрий Бахметьев служил в привилегированном лейб-гвардии Преображенском полку. В 1838 году Софи была помещена в Екатерининский институт благородных девиц; это заведение считалось вторым по престижности после знаменитого Смольного института. Прошло совсем немного времени, и умная обаятельная девушка совершенно освоилась в среде гвардейских офицеров — друзей брата.
Она была чрезвычайно музыкальна и великолепно пела. Уже упомянутая Анна Соколова пишет: «Я понимаю, что, прослушав её несколько вечеров, можно было бы без ума влюбиться в неё». Мемуаристка нашла у Софи только один недостаток: некоторую долю самомнения, но «самомнение это имело столько оправданий, что охотно прощалось ей»
[21]. Стоит ли удивляться, что вскоре нашлись претенденты на её руку и сердце. Первым был сослуживец брата, прапорщик князь Григорий Вяземский, вторым — конногвардеец Лев Миллер, засыпавший девушку страстными письмами. Однако они оставались без ответа. Софи была пылко влюблена в Вяземского. Их сближала обоюдная страсть к музыке. Молодые люди не устрашились нарушить тогдашние моральные нормы и оказались в объятиях друг друга.
В первых числах мая 1843 года Вяземский сделал официальное предложение. Мать его возлюбленной приняла это благосклонно, но помолвку не стали обнародовать до получения согласия родителей жениха, живших в Москве. Вяземский был уверен, что с их стороны возражений не последует, но горько ошибся. Женитьбу сына на заведомой бесприданнице они одобрить не могли. На примете уже была богатая невеста Полина Толстая — первая московская красавица. Планируемый союз должен был поправить шаткое финансовое положение семьи Вяземских.
Отец дипломатично ответил Вяземскому: «Мы с матерью, обдумав твоё письмо хорошенько, не смеем решительно противиться твоему предполагаемому благополучию, но ты молод, ты влюблён, следственно страсти повелевают тобой. Не имея ни малейшего понятия о той девице, которая нравится тебе, а равно о семействе её, справедливо должен приостановиться в скором согласии моём на брак твой». Далее последовали жалобы на оскудение имения и безденежье. Письмо заканчивается следующим резюме: «Возьми терпение, я на сей почин пишу к сестре графине Разумовской, сообщу ей намерение твоё, и буде она не согласится по каким-либо причинам на брак твой, то и моего согласия не может также последовать и тем более, что я ни малейшего понятия не имею о семействе госпожи Бахметьевой, и потому неблагоразумно было бы со стороны моей слишком поспешно и неосмотрительно решить судьбу твою. Осторожность повелевает мне предварительно разведать о том, что я должен непременно видеть, и тогда только узнаешь ты решительную родительскую мою волю, а ты как добрый сын должен будешь ей с покорностью повиноваться»
[22].
Родительский запрет был очевиден. Ситуация осложнялась тем, что Софи была беременна. Со стороны жениха требовались решительные шаги, но он повёл себя далеко не лучшим образом. Первое время Вяземский колебался и твердил, что он не откажется от своей любви, но затем написал матери невесты, что против воли родителей пойти не может и берёт назад своё предложение.
Софи была в отчаянии; она даже поехала в Москву, чтобы самой объясниться с княгиней Вяземской. Её встретили благосклонно, оценив незаурядные достоинства молодой женщины, но вместе с тем менять решение никто не собирался. В конце концов Софи благородно захотела взять всю вину за расторжение помолвки (о которой уже было широко известно в Петербурге) на себя и уйти в монастырь. Своих несостоявшихся свёкра и свекровь она успокоила уверением, что никогда не выйдет замуж за Вяземского без их родительского благословения. Однако мать Софи посчитала себя оскорблённой и в гневе закусила удила. Она стала посылать жалобы по всем инстанциям: главноначальствовавшему воспитательных учреждений благородных девиц принцу Петру Георгиевичу Ольденбургскому, шефу лейб-гвардии великому князю Михаилу Павловичу и даже Николаю I. Погасить скандал уже не было возможности. Как и следовало ожидать, петербургский свет оказался вовсе не на стороне опозоренной девушки. Письма матери легли на стол начальнику Третьего отделения графу Алексею Фёдоровичу Орлову. Взвесив все за и против (прежде всего связи и влияние сторон), он решил дело отнюдь не в пользу обедневшей пензенской помещицы. Резолюция А. Ф. Орлова гласила, что «князь Вяземский не был обязан жениться на девице Бахметьевой». Правда, ему пришлось уйти в отставку «по домашним обстоятельствам». Кроме того, Юрий Бахметьев вступился за честь горячо любимой сестры и вызвал его на дуэль.
