Далее в ходе переговоров адвокаты Мика поначалу предложили трастовый фонд в 20 тысяч фунтов, затем передумали и сократили сумму до 17 тысяч. В те времена внесудебные соглашения по таким делам предполагали небольшие суммы, и адвокат, к которому Марша обратилась за советом, порекомендовал ей согласиться. После неприятной сцены у памятника Альберту отношения ее с Миком наладились — ее с Кэрис даже пригласили на первый день рождения Джейд. Но спустя почти полгода после того, как Марша согласилась на небольшой трастовый фонд, никаких признаков его создания не наблюдалось. Поскольку, вопреки всему, что Мик прежде говорил о Кэрис, — и вопреки тем ценностям, на которых его воспитали и которые он по большей части разделял, — он теперь намеревался отрицать отцовство.
В июне 1973 года Марша подала иск об отцовстве в Мэрилебонский магистратский суд, в двух шагах от Харли-хауса, прежнего Микова обиталища. Сам он на слушания не пришел. Его адвокат сказал, что заявление Марши «не признано» и «стороны обсуждают, насколько обоснованны эти обвинения».
В результате история попала в британскую прессу, а достоинство и такт Марши обернулись против нее. Она так долго держала в тайне свою связь с Миком, что теперь выглядела какой-то оппортунисткой, золотоискательницей, которая выскочила чертиком из табакерки и хочет разрушить его новенький брак. Мик на все вопросы отвечал с расчетливой беззаботностью, намекая, что все это устроено ради рекламы новой пластинки Марши. Его адвокаты между тем развернули обструкцию, требуя отсрочек и анализов крови. Близких помощников — Ширли Арнольд, к примеру, которая видела, что прежде Мик признавал Кэрис своей дочерью, — все это потрясало. «Я ему говорила, что надо ее признать, а если кто спросит меня, я скажу, что она его дочь, — вспоминает Ширли. — Но он и слушать не хотел».
После еще двух слушаний Марше поступило новое внесудебное предложение: 500 фунтов в год и трастовый фонд 10 тысяч фунтов, если ее адвокат подпишет документ, гласящий, что Мик не является отцом Кэрис, а выплаты делаются только во избежание огласки. Адвокат посчитал, что лучше предложения она, вероятнее всего, не получит, и Марша велела ему подписать документ.
* * *
1973-й — год, когда Мик стал респектабельным или, говоря точнее, когда бунтарь поневоле, изобретенный Эндрю Логом Олдэмом, наконец растворился без следа, как и полагается миражу, а на его месте возник бунтарь собранный, расчетливый и конформный.
В мае бывшая угроза внутренней безопасности США — и поднадзорный ФБР — стал первой поп-звездой, официально чествованной в Вашингтоне. Благотворительный концерт «Стоунз» в пользу пострадавших от землетрясения в Никарагуа принес в общей сложности 787 500 долларов, и Мика пригласили лично вручить чек адресатам — поддерживаемому правительством Фонду панамериканского развития. «Не только Мик, — восторгалась обычно сдержанная „Вашингтон пост“, — но и новейшая суперзвезда семейства Бьянка Джаггер, его жена и близнец с такими же надутыми губами».
На церемонию собралась стайка латиноамериканских послов и американских сенаторов, в том числе либеральный сенатор-республиканец от Нью-Йорка Джейкоб Джейвиц, чьей помощью заручилась Бьянка, дабы оградить благотворительные средства от загребущих лап никарагуанского президента Анастасио Сомосы. Но даже такой повод не побудил Мика прибыть вовремя. «А теперь, — съязвил Джейвиц, когда в очередной раз гостей обнесли канапе, а дипломатические светские беседы подувяли, — нам остается только ждать Гамлета».
Гамлет пришел не «в соболях», а в сине-белом полосатом блейзере с желтой розой на лацкане; его угрюмая Офелия облачилась в зеленое пальто от Осси Кларка, такую же соломенную шляпу и туфли с блестками. В благодарность за великолепную, как ни посмотри, благотворительную работу им обоим вручили золотой ключ (хотя прочим «Стоунз» за участие в концерте даже спасибо не сказали).
Всего четырьмя месяцами раньше, перед гастролями на Дальнем Востоке, Мику из-за прошлых историй с наркотиками отказали в японской визе и ненадолго запретили въезд в Австралию. После вашингтонской церемонии Америка больше не сочтет его подрывным элементом, его нигде не объявят персоной нон грата — разве что в снобском ресторане «Sans Souci», куда он отправился в тот же день с золотым ключом от округа Колумбия в кармане; его завернули за то, что не надел галстука.
Еще на заре своего брака Бьянка без улыбки — а потому не вызвав особой симпатии — заявила, что хочет быть не просто трофейной женой рок-звезды. «Я сама по себе личность, — сказала она одному интервьюеру. — Достижения и успехи Мика — это его достижения и успехи. Я тут ни при чем. Я должна добиваться успеха сама. Он музыкант, я нет. Все, кто окружает „Стоунз“, купаются в отраженном свете. Я так не желаю».
Теперь же она, красивая, стильная, да еще и с фамилией Джаггер, могла бы ракетой взлететь на вершину общества и обрести там полнейшую самостоятельность. Легко представить, как ею одной заполнены многие страницы английского, а также французского «Вог», как она царит в фоторепортажах с вечеринок в «Татлере», водит корреспондента «Хелло!» или «Дома и сада» по новой тосканской вилле, участвует в жюри «Американского идола», трясет блестящими черными волосами в телерекламе шампуней или роскошно хмурится, донося до зрителя послание от продавцов косметики «Л’Ореаль»: «Потому что ты этого достойна!»
Но в Великобритании 1973 года звездная культура в ее нынешнем понимании еще только зарождалась. Не было колонок сплетен, кроме смутно пародийных образчиков в массовой прессе; не было супермоделей, звезд реалити-ТВ, законодателей мод и жен футболистов, стоивших миллиарды, а красный ковер полагался только королеве. Слава зиждилась на постижимых успехах — скажем, звездной роли в кино или вокале в рок-группе, — и явление «известен своей известностью» оставалось неведомо широким массам. Поэтому Бьянка, созданная для звездной культуры, но вспыхнувшая слишком рано, была непредсказуема.
Пожалуй, она стала прообразом супермодели — хотя не вышла ростом и была ужасно худа, так что для подиума не годилась и к тому же выглядела чересчур оригинально: ее уникальный стиль сочетал парижскую элегантность 1930-х с намеком на госпожу-садистку. Ее жестко-сексуальные платья, сшитые на заказ костюмы и шляпки-таблетки с вуалями резко контрастировали с псевдонаивной кукольностью шестидесятых и зачали отдельную моду. Когда она появилась на показе мод в пользу «Оксфама» в Гроувнор-хаус в двуцветном завитом парике и с тростью с серебряным набалдашником, единственные лондонские продавцы тростей «Джеймс Смит и сын» впервые узрели женщин среди своей клиентуры.
Дело происходило на заре эпохи бессмысленных наград, и Бьянке их давали щедрыми горстями — например, премию «Женская шляпка 1972 года», — обычно в надежде, что на награждении вместе с ней появится Мик. В беседах с репортерами она была немногословна, и один журнал прозвал ее «Современной Гарбо», а другой сообщил (не раскрыв источников), что «она не носит нижнего белья, а соски у нее как розовые бутоны». Несмотря на глубочайшее недоверие британцев к иностранным именам, целую толпу новорожденных девочек назвали Бьянками. С такой репутацией разумно было бы создать какой-нибудь бренд «Бьянка Джаггер». Но, разумеется, в семействе Джаггер нашлось место лишь для одного бренда.
