Корнер готов был давать шанс новичкам, и это разожгло в Мике первые проблески честолюбия. Он разыскал адрес Корнера и спустя несколько дней послал ему пленку Little Boy Blue and the Blue Boys — «Reelin’ and Rockin’» и «Around and Around» Чака Берри, «Bright Lights, Big City» и «Go on to School» Джимми Рида и «Don’t Want No Woman» Бобби Бланда.
[64] Корнер ничего особо интересного на пленке не услышал (и потом потерял ее, о чем в итоге сильно пожалел), но, как обычно, готов был пустить на сцену кого угодно. Без никакого предварительного прослушивания Мику предложили выступить в ближайшую субботу, с Китом и самим Корнером на гитарах и Джеком Брюсом на контрабасе.
Мик вышел на сцену — сама респектабельность, плотный студенческий кардиган, белая рубашка, тоненький галстук. Для начала они с Китом выбрали композицию, в которой им удачнее всего удавалось изображать Чака Берри, «Around and Around», один из гимнов Берри в честь самой музыки («Well, the joint was rockin’… goin’ round and round…»
[65]). Даже для либерального Корнера это слишком опасно приближалось к рок-н-роллу; на первых же пронзительных аккордах он удачно порвал струну и до конца песни благополучно ее менял. Позже он вспоминал, что его поразило не столько пение Мика, сколько «то, как он тряс волосами… Для мало́го в кардигане двигался он довольно-таки чрезмерно».
Клуб создавался для совсем других вещей, и выступление было встречено хладным безмолвием слушателей, ровесников Корнера, которых Мик прежде почитал своей целевой аудиторией. «Мы явно перешли границы, — позднее вспоминал Мик. — Не полагалось включать Чака Берри в традиционный блюзовый пантеон». Но Корнер, наконец оторвавшись от незадачливой струны, увидел, что юноши в зале реагируют иначе — и совсем иначе реагируют их подруги, жены и сестры. До той поры слушательницы не играли особой роли в блюзовой аудитории. Малой в кардигане со своей летящей шевелюрой внезапно изменил положение дел.
Когда Мик сошел со сцены, свято уверенный, что прохлопал свой великий шанс, Корнер его уже поджидал. К изумлению Мика, хозяин клуба предложил ему выступить снова на будущей неделе, на сей раз с полным составом Blues Incorporated — Корнер, Сирил Дэвис и Дик Хекстолл-Смит. Blues Incorporated оставалась в основном инструментальной группой, и Мик пел с ними недолго, на разогреве, вроде эстрадных певцов с мегафонами в оркестрах 1920-х. «Пробиться на сцену к Алексису — это надо было постараться, — вспоминал он. — Для всех, кто считал себя блюзовым вокалистом, только они и были, не существовало других групп. Я вечно не попадал в ноты, с этим у меня была беда, и часто напивался, потому что ужасно нервничал». Как вспоминал Корнер, Мик редко пел больше трех песен подряд. «Выучил-то он больше, но взаправду уверен был в трех — в том числе „Poor Boy“ Билли Боя Арнольда — плюс обычно пел что-нибудь Чака и что-нибудь Мадди Уотерса».
Незадолго до откровения в Илинге Мик смирился с тем, что настоящий блюзмен не может просто торчать на сцене — лучше бы ему на чем-нибудь играть. Подозревая, что с гитарой или фортепиано он уже опоздал, Мик решил играть на губной гармонике — на «гармошке», как говорят музыканты, — и мучительно обучался по записям американских виртуозов Джимми Рида, Литтл Уолтера и Сонни Боя Уильямсона.
По счастливой случайности Blues Incorporated располагала лучшим британским блюзовым гармонистом; Сирил (он же Сирый) Дэвис таскал с собой коллекцию гармошек в мешке, как слесарные инструменты. Когда группа играла без Джаггера, тот неотступно торчал перед сценой, точно собственный поклонник из будущего, и глядел, как крупный неуклюжий человек выманивает из крошечной серебристой гармошки нежнейшие мелодии и обжигающие ритмы. Увы, вспыльчивый и неуверенный в себе Сирый, яростно ненавидевший рок-н-ролл, вовсе не разделял стремления Корнера помогать молодым музыкантам. «Он был очень раздражителен, практически груб, — вспоминал его несостоявшийся ученик. — По сути дела, велел мне валить подобру-поздорову. Я его спрашиваю: „Как ты ноты гнешь?“ А он мне: „Берешь плоскогубцы…“»
Гостеприимство Алексиса Корнера не ограничивалось сценой «Илингского клуба». Двери лондонской квартиры на Москоу-роуд в Бейсуотере, где он жил с женой Бобби, всегда были открыты для молодых протеже и заезжих блюзовых маэстро из Америки. Мик и другие Blue Boys приходили туда после закрытия клуба и сидели в кухне — где однажды на полу спал Биг Билл Брунзи, — пили растворимый кофе и болтали, пока над куполами универмага «Уайтли» поблизости не занималась заря. Корнерам Мик виделся тихим и воспитанным, хотя теперь на него немало влияли радикальные настроения, царившие в ЛШЭ. Как-то раз он назвал блюз «нашей рабочей музыкой» и удивился, что ею увлечен выпускник привилегированной школы Корнер. Кит всегда ужасно смущался, на глаза не лез, ни по-человечески, ни как музыкант, и просто радовался, что тусуется с Миком.
Во второй вечер работы клуба состоялся дебют еще одной находки Корнера. Невысокий двадцатилетний крепыш, по последней моде облаченный в серый пиджак в елочку, рубашку с новомодным псевдовикторианским круглым воротничком и боты с эластичными вставками. Шевелюра у него была почти такая же дикая, как у Мика, только шелковистее и чище, а улыбка сияла невинностью хориста. Звали его Брайан Джонс.
Спустя два вечера парни из Дартфорда зашли и увидели, как он на сцене играет «Dust My Broom» Роберта Джонсона слайдом — не зажимая отдельные струны, а ловко скользя по ним туда-сюда металлическим напальчником, производя тем самым оглушительную металлическую дрожь. Этот стиль и эта песня были прочно связаны с одним из их любимых чикагских идолов — Элмором Джеймсом; новенький не просто звучал, как Джеймс, он и на афишу попал под псевдонимом «Элмо Льюис», что явно должно было поставить его с Джеймсом на одну доску. Такая спесь взволновала Кита едва ли не больше, чем собственно музыка. «Это Элмор Джеймс, чувак, — шептал он Мику, пока они слушали. — Это же, блядь, Элмор Джеймс…»
Брайан — блюзовый паломник из краев подальше Дартфорда. Вырос он в Челтнеме, Глостершир, в оплоте надменных приличий, который дал бы фору кентскому Танбридж-Уэллсу. Происходил он из столь же твердокаменного среднего класса, что и Мик, образование у них почти совпадало. Сын инженера-строителя, он ходил в Челтнемскую среднюю, добивался больших успехов в учебе и спорте, хотя спорту мешала хроническая астма. Его родители были уэльсцы, мать к тому же преподавала фортепиано, и сын был инстинктивно музыкален — он легко освоил фортепиано, блок-флейту, кларнет и саксофон, не успев еще вырасти из коротких штанишек. Он умел взять почти любой инструмент и минуты через две извлечь из него какую-нибудь мелодию.
Как и Мик, Брайан взбунтовался против условностей среднего класса, однако его бунт оказался гораздо зрелищнее. В шестнадцать лет, еще учась в Челтнемской средней, он заделал ребенка школьнице двумя годами его младше. Инцидент едва не убил его порядочных уэльских родителей, шокировал Челтнем (особо чувствительный к таким вопросам в связи с тамошним прославленным Женским колледжем) и даже добрался до центрального британского воскресного таблоида «Новости мира» («News of the World»). Дело с родными девушки было улажено, ребенка отдали усыновителям; большинство юношей запомнили бы урок навсегда — но только не Брайан Джонс. К двадцати годам он зачал еще двоих детей с двумя молодыми женщинами и оба раза не поступил порядочно, не женился на матери и не взял на себя ответственность за ребенка. Задолго до того, как появились ныне известные нам рок-звезды — движимые только музыкой и самоудовлетворением, не сознающие, какую череду разрушенных жизней они оставляют за спиной, — уже существовал Брайан Джонс.
