В ту угрюмую зиму возник еще один экзотический уроженец иных краев, которому «Стоунз» — и особенно Мик — столь многим будут обязаны. В январе 1963 года в среде поставщиков блюза доверчивым дальним окраинам Лондона появился Джорджо Гомельски, чернобородый 29-летний человек русско-монакского происхождения; он рос в Сирии, Италии и Египте, учился в Швейцарии. По призванию он был кинематографистом, но подсел на блюз и в свободное время рулил музыкальными клубами Сохо; как и Алексису Корнеру, ему надоела враждебность джазового лобби, и он решил искать новых слушателей дальше по Темзе. Илинг уже был занят, и Гомельски принялся обрабатывать Ричмонд: там в пабе «Стейшн-отель» был просторный зал с зеркалами, где устраивали званые ужины и сходки масонов. Этот зал он снял под воскресный блюзовый клуб, названный (в честь песни Бо Диддли) «Кродэдди».
Вообще-то, Гомельски не собирался привечать «Роллин Стоунз» — он видел, как они медленно умирают перед залом человек в восемнадцать, еще когда управлял джазовым клубом «Пикадилли» в центре Лондона. Первоначально постоянным составом «Кродэдди» была другая группа, представлявшаяся Гомельски гораздо компетентнее и надежнее, — Dave Hunt Rhythm & Blues Band (с Рэем Дэвисом, который потом создал The Kinks). Но однажды в воскресенье музыканты не добрались до клуба сквозь пургу, и Гомельски, уступив мольбам Брайана Джонса, рискнул выпустить «Стоунз». Платил он им по фунту на брата плюс процент со сборов. Пришло так мало народу, что Гомельски отправился в соседний паб заманивать зрителей бесплатным входом.
Но на концерте они поразили Гомельски, который ожидал столь же «гнусного» выступления, какое наблюдал в «Пикадилли». Сумрачный новый ударник и невозмутимый новый басист преобразили группу; она по-прежнему проповедовала Джимми Рида и Мадди Уотерса, но больше перед ними не трепетала — ребята стали нахальны, агрессивны, даже провокационны. Два фронтмена отрабатывали два противоположных метода восхитить и разжечь аудиторию — Брайан почти не шевелился, неподвижно смотрел из-под челки, глазами будто ощупывая всех девушек и вызывая на бой всех парней в зале; Мик, тряся головой, семенил по сцене в своей поношенной матроске и новых белых ботинках «Анелло и Давид».
Гомельски не позвал Дэйва Ханта обратно и оставил концерты за «Стоунз». С тех пор Ричмонд по воскресеньям больше не был зоной безмолвия, с закрытыми лавками и подмигивающими светофорами. Подросткам начала шестидесятых отчаянно не хватало воскресных развлечений, а потому в «Стейшн-отель» стекались сотни людей, и не только блюзовых фанатов, но приверженцев всевозможных музыкальных направлений и стилей: рокеры в черной коже и мотоциклетных сапогах; моды в полосатых итальянских пиджаках и лихих трилби; джазисты в толстых вязаных свитерах; битники в водолазках под горло; богатые детки из роскошных прибрежных вилл и особняков; бедные детки из проулков и муниципальных домов; и всегда девчонки, девчонки и снова девчонки, со всевозможными прическами, с хвостиками и пучками. Пройдя сквозь невзрачный паб в залитый красным светом зал, они сбрасывали свои пристрастия вместе с зимними пальто и становились просто поклонниками «Роллин Стоунз».
Клуб закрывался в половине одиннадцатого, вместе с пабом, но к тому времени стекла в соседних барах буквально сотрясались. Гомельски с самого начала поощрял публику не держать лицо, как полагается поклонникам блюза, а самовыражаться свободно, как Мик на сцене. Имел место особый танец-рак, разновидность твиста и хали-гали, где не требовались (более того, были, скорее, лишними) партнеры и за внимание боролись мужчины, а не женщины — трясли головой и виляли бедрами а-ля Джаггер или прыгали вверх-вниз на месте, за четырнадцать лет до изобретения панковского танца пого. В финале все плясали под две песни Бо Диддли — «Do the Crawdaddy» и «Pretty Thing», которые растягивались на двадцать минут или больше, и оглушительный топот способен был разбудить призраков Тюдоров в Хэмптон-Корте за рекой. Однако веселье еще не переходило в насилие и вандализм. После «Стоунз» этот стеклянный замок оставался цел и невредим, на зеркальных стенах ни трещинки.
Вновь обратившись к своей первой любви, Гомельски начал снимать кино про концерты группы в «Кродэдди» и — отчасти поскольку ему нужны были дополнительные кадры — устроил им демозапись в студии в Мордене. В этот период, согласно рок-фольклору, демозапись послали в «Субботний клуб», основную поп-музыкальную программу Би-би-си, и те ответили, что группа ничего, но певец не подойдет — вокал «слишком цветной». Однако ведущий программы Брайан Мэттью
[79] — который выходит в эфир и сейчас, в XXI веке, — отрицает, что хоть сколько-нибудь поучаствовал в формировании такого суждения; так или иначе, суть Микова вокала была в том, что он не звучал «цветным».
Помимо этого, единственным их контактом со звукозаписывающей индустрией был приятель Иэна Стюарта по имени Глин Джонс, который работал на Портленд-плейс, на маленькой студии IBC руководителя оркестра Би-би-си Эрика Робинсона. Джонсу разрешали записывать любых музыкантов, в которых он видел потенциал, и по его приглашению «Стоунз» записали на IBC пять своих концертных номеров. За это Джонс получил полугодовой опцион на продажу демозаписи какому-нибудь крупному лейблу.
Джорджо Гомельски, по сути, стал менеджером группы, однако поразительное бескорыстие не позволяло ему подписать с ними контракт или даже принудить выступать только у него. Продолжая рыболовецкую тему («crawdaddy» — южное обозначение речного рака или лангуста), они начали играть и на острове Ил-Пай, расположенном на широком участке Темзы в районе Туикенема. Главным зданием на острове был ветхий гранд-отель, чей бальный зал с упругими деревянными полами прославился в эпоху чарльстона и блэк-боттома. Теперь местный антиквар устраивал здесь блюзовые марафоны, чередуя «Стоунз» с другими будущими суперзвездами, в те времена еще неузнаваемыми. Среди них были выгнанный из Кингстонского художественного колледжа Эрик Клэптон — который так нервничал, что играть на гитаре мог только сидя, — и хриплый ученик гробокопателя из Северного Лондона по имени Род Стюарт.
Гомельски вел и другие дела. Одной из центральных тем для бесед в начале 1963-го — ну, кроме погоды — стала причудливо стриженная ливерпульская группа «Битлз», которая вслед за средненьким дебютным синглом выпустила сногсшибательный хит «Please Please Me» и разожгла подростковую истерию, какой мир не знал со времен появления Элвиса Пресли. Парой лет раньше Гомельски видел их в трущобных гамбургских клубах и уже тогда понял, что перед ним нечто исключительное. Когда стала хитом «Please Please Me», он обратился к их менеджеру Брайану Эпстайну с предложением снять о «Битлз» документальный фильм.
Фильм так и не случился, но Гомельски подружился с ними и как-то в воскресенье, когда играли «Стоунз», привел битлов в «Кродэдди». Несмотря на огромную пропасть, их разделявшую, ливерпульцы и южные мальчики поладили с полпинка — и, как ни странно, обнаружили общие музыкальные корни. «Битлз» годами играли каверы американского ритм-энд-блюза, пока Джон Леннон и Пол Маккартни не начали писать свое; на сцене они тоже были резки и агрессивны, как «Стоунз», пока Эпстайн не упаковал их в одинаковые блестящие костюмчики и не заставил кланяться и улыбаться. Леннон, которому никогда не нравилось платить такую цену за успех, откровенно завидовал свободе Мика, Брайана и Кита, достававшуюся им, потому что они никто.
