Как ни старался Андерграунд, единственный повод, вызвавший младое негодование во всех фракциях и классах общества, имел место на краю света, и Великобритания тут оказалась ни при чем. Кровавая, безнадежная американская война во Вьетнаме. Крупнейшая антивоенная демонстрация случилась в Лондоне 17 марта 1968 года — 10 тысяч человек собрались на Трафальгарской площади послушать речи Тарика Али и актрисы Ванессы Редгрейв, а затем отправились маршем к посольству США на Гроувнор-сквер, скандируя имя архиврага Америки, северовьетнамского вождя Хо Ши Мина. Перед посольством их встретил сомкнутый строй полиции, не экипированной специальным снаряжением, но дополненной конными офицерами. Добродушная перепалка перетекла в ужасную драку, десятки людей с обеих сторон были ранены, полицейских лошадей направили прямиком на демонстрантов, верховых стащили с седел и затоптали. Так аристократическое сердце Мейфэра наконец узрело свершение апокалиптического прогноза уайльдовской леди Брэкнелл — «террористические акты на Гроувнор-сквер».
[194]
Самой чувствительной к революционным призывам звездой был, конечно, Джон Леннон, но он и остальные битлы учились в Индии у Махариши. Мик уклонился от приглашения пройти маршем по улицам в компании Ванессы Редгрейв («Да как-то было неохота», — позже вспоминал он), но оказался на Гроувнор-сквер и еле увильнул от полицейской кавалерийской атаки. Американский демонстрант Роберт Хьюсон, учившийся тогда в Кембридже, вспоминает, что видел Мика: тот «невозмутимо стоял на ступеньках и обозревал хаос».
Чуткий к Zeitgeist Мик отнюдь не возражал быть героем Андерграунда, хотя британская коммунистическая утопия ему была не то чтобы близка. Через несколько дней после Гроувнор-сквер он ответил на вопросы главного андерграундного журнала, «Интернешнл таймс», и интервью это оказалось раз в десять больше, чем те, что он давал «Диску» или «Мелоди мейкер». «ИТ» не ставил неудобных вопросов о его половой жизни, а позволил ему колонку за колонкой без всякой редактуры болтать об истории европейской цивилизации, астрономии и экономике. Он, впрочем, отметил трудности, с которыми столкнется революция в мирном, флегматичном обществе, где Гроувнор-сквер считается разовым отклонением от нормы. «Мы не можем уйти в партизаны… Слишком мало насилия, у нас нет возможности… Нет ничего… Какая тоска… это же опять казармы! Нет никаких партизан… ну, уэльские националисты есть. Можете к ним присоединиться, но это смешно… Ну правда, в этой стране ничего нет». Андерграундная пресса питала неодолимую склонность к психоделической типографике и напечатала этот текст зеленым по красному, в результате чего прочесть его почти не представлялось возможным.
Окрыленный событиями 17 марта, Мик сочинил песню для будущего альбома, которую записали под эллиптическим названием «Did Everybody Pay Their Dues?»,
[195] а затем выбросили и заменили переименованной и радикально иной версией, основанной на мотаунском хите Martha and the Vandellas 1964 года «Dancing in the Street». «Ev’rywhere Ah hear the sound of marchin’, chargin’ feet, boy, — так начиналась она. — ‘Cause summer’s here and the time is right for fight-tin’ in the street, boy…»
[196] За многие месяцы до того, как собрался с духом Джон Леннон, в ней произносилось слово, от которого в панике дрожали европейские правительства, и срифмовано оно было так же тщательно, как позже у Леннона: «Hey… think the time is right for palace revo-loo-shun / But where I live the game to play is compromise so-loo-shun».
[197]
В «Street Fighting Man» он как будто наконец сошел с нейтральной полосы — он провозгласил свою солидарность с демонстрантами на Гроувнор-сквер и молодыми бунтарями по всей Европе, ему не терпится вместе с ними выйти на улицы, его восторгает перспектива насилия и разрушения. На самом же деле то была лишь очередная роль: уличный боец был не Мик, а Тарик Али, а «революция» отдавала королем Артуром, не очень страшно грозя «kill the king and rail at all his servants».
[198] (Даже изобретательный Леннон никогда не использовал архаического глагола «to rail» — «выкрикивать оскорбления».) Как и в «Jumpin’ Jack Flash», куплеты, полные серы и огня, перебивались уклончивым припевом, где речь шла об авторе, но в третьем лице, что как бы оправдывало его за неявку на баррикады. «Сонный Лондон» не умел породить бунт, достойный его участия. И что делать «бедному мальчонке», лицемерно осведомляется он. Только «петь в рок-н-ролльной банде».
Все эти ужимки и прыжки не имели значения в студии, где Кит сыграл буйное акустическое гитарное вступление, в котором весьма наглядно били витрины и поджигали авто. Само название песни было вполне подрывным, но мировые события того Лета Нелюбви восславят ее, как Неронову скрипочку средь римского пожара.
В мае, когда свели окончательную версию, парижские уличные бои достигли такого накала, что песню нельзя было выпустить в Великобритании синглом: подстрекательство доносилось бы через Ла-Манш, как грохот пушек Первой мировой. Но для британского Андерграунда само существование у «Стоунз» песни под названием «Уличный боец», даже спетой бывшим обитателем нейтральной полосы, стало бесценной пропагандой. Тарик Али на 27 октября планировал второй марш на Гроувнор-сквер и, чтобы привлечь побольше народу, попросил разрешения напечатать текст песни в своем издании «Черный карлик». В том же номере опубликовали статью о соратнике Карла Маркса Фридрихе Энгельсе, авторе известной максимы «унция действия стоит тонны размышлений».
[199] Вынос на первой полосе «Черного карлика» гласил: «Мик Джаггер и Фред Энгельс об уличных боях».
Так или иначе, нечто потенциально более значимое, нежели просто поп-композиция, превратило Мика в икону новой французской революции. В конце мая великий кинорежиссер тридцатисемилетний Жан-Люк Годар пригласил «Стоунз» сняться в своем полудокументальном фильме, над которым он начал работать в Лондоне. Мик восхищался Годаром еще с тех пор, когда носил полосатый студенческий шарфик ЛШЭ, и согласился не раздумывая, хотя его, как и остальных членов группы, приводила в недоумение режиссерская задача «уничтожить саму идею Культуры, [ибо] Культура есть алиби Империализма». В начале июня Годар со съемочной группой провел несколько дней в студии «Олимпик» — снимал эволюцию новой песни для готовящегося альбома, от первых репетиций до финальной версии.
