Девяностолетний месье Матарассо может позволить себе быть еще разумнее, чем разумные французы:
— Он стал такой знаменитый, богатый, женщины вешались ему на шею…
Пишут, что де Сталь собирался ввести люберонку Жанну в свой семейный дом — пусть будут две жены. Что это было — начало болезни, безумие любви, обычное ослепление влюбленного? Помню, как первая жена проникновенно сказала мне однажды, что если бы я знал, как трудолюбив ее новый друг, художник-инсталлятор, он перестал бы казаться мне малопривлекательным, более того, я бы полюбил его и мы стали бы жить втроем. Я выбрал свободу, как некогда инженер Кравченко. Франсуаза де Сталь тоже не пошла на такое расширение своего семейства. Как знать, не совершили ли мы оба ошибку?.. Мне вспоминается наш И. А. Бунин, который до войны проводил подобный эксперимент многоженства здесь же, в Грасе. Ничего для него доброго из этого тоже не вышло. Впрочем, первая его жена осталась не в накладе. Ах, Грас, Антиб, Люберон, пьянящий мистраль, Средиземноморье…
Дом № 7 на улочке Гоге, прославленной Никола де Сталем. Фото Бориса Гесселя
В начале марта де Сталь едет на машине в Париж слушать музыку в театре Мариньи — авангардную музыку Булеза, Шенберга… Знакомым он жалуется в Париже на смертельную усталость.
Заскочив на обратном пути ненадолго в Менерб, он возвращается в Антиб. 10 марта он рассказывает Жану Борэ о концертах в театре Мариньи. Потом натягивает на подрамник большое полотно (350 × 600 сантиметров) и начинает свою последнюю картину — «Концерт».
В конце недели он видится с Жанной, назначает ей новое свидание на следующую неделю, заходит в книжный магазин и покупает томик Чехова.
Потом он пишет свою последнюю картину. Наутро, случайно встретив его, смотрительница антибского музея фотографирует его на фоне цитадели. Никола улыбается: кто бы сказал, глядя на фотографию, что это последняя улыбка.
Де Сталь идет к знакомому юристу посоветоваться о страховке на случай своей внезапной смерти. Он озабочен судьбой Анны, его любимой дочери от Жанин.
Вернувшись домой, он начинает жечь старые письма. Письма Жанны откладывает для ее мужа. Потом пишет свои последние письма. Первое — Жаку Дюбуру. Очень странное и не слишком осмысленное:
«Жак, я заказал плотнику возле крепостной стены два деревянных шезлонга, один уже оплатил — это для Менерба.
В таможне до сих пор лежат бумаги Компании, которая в последний раз перевозила мои столы, и все бумаги касательно стульев и табуретов, которые я купил в Испании, тоже для Менерба.
У меня нет сил закончить мои картины.
Спасибо за все, что ты для меня сделал.
От всего сердца. Никола».
Второе для Жана Борэ:
«Дорогой Жан, если выдастся время, не сможете ли Вы во время выставки моих картин, если будет такая, рассказать, как их надо смотреть? Спасибо за все».
Два письма — двум близким людям, любившим и его, и его полотна. А может, ему думалось, что он написал «деловые письма»?..
В третьем письме были оговорены интересы их с Жанин дочери Анны — вот об этом он и советовался с юристом.
Он сложил письма. Часов около десяти вышел из мастерской, поднялся на террасу, подошел к самому краю и бросился в пустоту.
Великая тайна души и тайна смерти. Как ни хороши девушки в сельскохозяйственном Любероне, никто сегодня не хочет верить, что такое возможно сделать из-за люберонки Жанны, ее мужа или еще чего-то столь же второстепенного. Никто не верит, что надо снова «искать женщину». Сама Жанна не претендует на столь трагическую роль.
Чаще пишут в этой связи об искусстве, о живописи: о том, что вот, мол, де Сталь уже создал все, что мог, а потом — конец. Больше не мог. Так, мол, и в предсмертной записке Дюбуру… Одни пишут, что он в глубине души чувствовал, что борьба художника-одиночки безнадежна. Другие возражают возмущенно: при чем тут живопись? Разве одна живопись на свете? Разве нет прекрасного Антиба, прекрасного Люберона, нет двух дочурок и двух сыновей? Люди здоровые говорят, что он просто был болен, этот художник. Бывает же такое: человек сам загоняет себя в угол. Иные печально качают головой: не для того дал тебе жизнь Господь.
21 марта 1955 года граф Андрей Ланской шел за гробом своего молодого друга по дорожке кладбища Монруж. Остановились у могилы Жанин, к которой и опустили гроб ее возлюбленного.
А 26 марта Ланской стоял рядом с Сергеем Шаршуном на панихиде в русском кафедральном соборе на рю Дарю. Упокой, Господи, смятенную душу раба твоего. Упокой и прости.
Подруга Ланского, художница Катя Зубченко, рассказывала мне, как она жила в Менербе после гибели де Сталя. С утра до вечера Франсуаза слушала одну и ту же пластинку — арию из «Бориса Годунова» и плакала. У певца был бас, как у Никола.
— Это было невыносимо… — вспоминает Зубченко.
Ланской прожил еще два десятка лет, работал до последнего дня: выставлял свои картины в США, в Англии и в Италии, повсеместно во Франции, оформил книги их с Никола друга Пьера Лекюира.
Умер Ланской в 1976 году и был похоронен на русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа.
Знамениты были в послевоенные годы во Франции и другие русские художники (более или менее голубых кровей), которых причисляют к послевоенному поколению все той же «парижской школы». Была, к примеру, художница Анна Старицкая, вышедшая из старинного боярского рода и показывавшая свои работы на парижских выставках абстрактного искусства.
Анна Старицкая родилась в 1908 году в Полтаве, увезена была ребенком в Москву и там с двенадцатилетнего возраста занималась живописью в Рисовальной школе дочери Л. Н. Толстого — художницы Т. Л. Сухотиной-Толстой, а также в студиях Юона и Фаворского. В 1925 году она уехала лечиться во Францию (подозревали костный туберкулез, и она добрых полгода маялась на морских курортах), а потом подалась к отцу — в Болгарию, где училась в софийской Академии художеств. В 1932 году молодая Анна поселилась в Брюсселе, продолжала образование в «Ла Шамбр», Национальной школе архитектуры и декоративного искусства. Подра батывала в рекламных бюро и в типографиях, писала для заработка портреты.
В пору немецкой оккупации вышла замуж за молодого врача Гийома Хоорикса. Он был тоже художником (и картины подписывал Билл Орикс), а в ту пору еще и активным участником Сопротивления. Схваченный гестаповцами, Орикс два с половиной года провел в нацистском концлагере Маутхаузен. Саму Анну Михайловну Старицкую арестовали в январе 1943 года и до апреля держали в тюрьме Сен-Жиль.
Орикс выжил в лагере смерти, и в 1946 году поселились они с Анной в целительной Ницце, где прожили добрых шесть лет. Здесь ей довелось выступать наставницей совсем еще молодых Ива Кляйна и Армана, ставших позднее светилами «школы Ниццы». В Ницце она делала коллажи из морской гальки, впервые занялась абстракцией и выставила свои абстрактные произведения. Это было в 1951 году, незадолго до переезда в Париж, где русская художница Старицкая вошла в круг французского художественного авангарда, подружилась со многими писателями и художниками-абстракционистами. Ее первая персональная выставка прошла в Париже (в галерее Верней) в 1954 году, с 1955-го по 1958 год она регулярно выставлялась в Салоне Новых Реальностей, а до самого 1967 года — также в Салоне Сравнений и многих парижских галереях.
