И все же переворот Чан Кайши, недвусмысленно направленный как против китайских, так и советских коммунистов (то есть советских военных и политических советников) и их попыток укрепить свое влияние в Гоминьдане, ознаменовал установление почти не замаскированной военной диктатуры «правых» гоминьдановцев и центристов на территории, подконтрольной Национальному правительству. Его следствием было значительное ослабление позиций в Гоминьдане не только коммунистов, но и «левых» гоминьдановцев, группировавшихся вокруг Ван Цзинвэя. Сказавшись больным, последний был вынужден выехать за границу. В деревнях Гуандуна началось разоружение крестьянских союзов. Наиболее же серьезное значение для китайской компартии имело то, что вскоре после «переворота», в мае 1926 года, чанкайшистская группировка предъявила ей ряд требований, направленных на значительное ограничение ее политической и организационной самостоятельности в Гоминьдане. Эти требования были внесены на пленум ЦИК Гоминьдана самим Чан Кайши. В их поддержку выступили Тань Янькай и сын Сунь Ятсена от первого брака Сунь Кэ, после чего они были приняты. Эти требования включали: запрещение критики Сунь Ятсена и его учения; передачу председателю ЦИК Гоминьдана списка коммунистов, желавших вступить в ГМД; ограничение числа коммунистов в ЦИК, провинциальных и городских комитетах Гоминьдана одной третью общего количества членов этих комитетов; запрещение коммунистам заведовать отделами ЦИК ГМД; запрещение членам Гоминьдана созывать совещания от имени Гоминьдана без разрешения партийного руководства; запрещение членам Гоминьдана без разрешения участвовать в деятельности компартии; предварительное утверждение объединенным совещанием
[23] всех инструкций КПК, передаваемых ее членам; запрещение членам Гоминьдана вступать в КПК221. Вскоре после пленума Чан Кайши сосредоточил в своих руках все нити власти: он занял пост председателя Постоянного комитета ЦИК Гоминьдана, возглавил Военный совет Национального правительства и отдел военных кадров ЦИК ГМД. А что самое важное — был провозглашен главнокомандующим Национально-революционной армией. Во главе Национального правительства встал Тань Янькай222.
Еще накануне майского пленума, понимая, что Чан Кайши поставит вопрос о будущем статусе КПК в Гоминьдане, китайские коммунисты запросили Москву: «Что делать?» Сам Чэнь Дусю в создавшейся ситуации склонялся к выходу из Гоминьдана; жертвовать независимостью компартии он не хотел. С ним был согласен Войтинский, по собственной инициативе написавший ему 24 апреля о необходимости «прекратить составлять вместе с Гоминьданом смешанный союз»223. С предложением об организации выхода КПК из Гоминьдана в Политбюро ЦК ВКП(б) тогда же обратился Троцкий, а 29 апреля в поддержку идеи Войтинского выступил и Зиновьев. Все эти предложения, однако, не мог принять Сталин: они разрушали его тактическую схему. Ведь с точки зрения кремлевского лидера коммунисты в «рабоче-крестьянском Гоминьдане» всего пару недель назад были накануне захвата власти; как же можно было так просто сдавать «завоеванные» позиции? По логике Сталина, это было равносильно неоправданной капитуляции перед «правыми» гоминьдановцами224. Из Москвы в ЦИК КПК пошло указание: замедлить темп наступления внутри Гоминьдана, чтобы перегруппировать силы. Сталин признал необходимым пойти «на внутренние организационные уступки левым гоминьдановцам в смысле перестановки лиц»225. Речь шла только о «левых». Выступление Чан Кайши (в то время никто в советском руководстве не относил Чан Кайши к «правым») Политбюро расценило как конфликт между коммунистами и их объективными союзниками. Да и сам Бородин, осознавший, что в политике наступления советские и китайские коммунисты зашли слишком далеко, понял, что демонстрация Чан Кайши была закономерна. «Будь Сунь жив, — делился он своими соображениями в частной беседе с Чжан Готао, — он бы тоже принял определенные меры для ограничения деятельности КПК»226.
И вновь китайские коммунисты должны были подчиниться, тем более что в мае 1926 года Политбюро ЦК ВКП(б) обязало ИККИ и советское правительство «всемерно усилить помощь Компартии Китая как людьми, так и деньгами»227.
Пришлось Мао, как и другим коммунистам-заведующим отделами ЦИК Гоминьдана (Тань Пиншаню и Линь Боцюю), уйти в отставку. По воспоминаниям Чжан Готао, Мао был особенно недоволен этим. В политике отступления он винил Бородина, называя его в частных беседах с Чжан Готао «заморским чертом»228. Отдел пропаганды и крестьянский отдел возглавили считавшиеся «левыми» гоминьдановцы Гу Мэнъюй и Гань Найгуан, а организационный — сам Чан Кайши229.
Без работы, правда, Мао не остался. Еще в середине марта, за четыре дня до переворота, он был назначен директором 6-го набора курсов крестьянского движения, которые в результате реорганизации приобрели характер общекитайских. 3 мая состоялась торжественная церемония зачисления новых слушателей (их было 327 человек), а 15 мая начались занятия. С начала апреля 1926 года он также преподавал крестьянский вопрос на курсах партийных и молодежных агитаторов провинции Гуандун230. Так что, уйдя в отставку с поста исполняющего обязанности заведующего отделом пропаганды ЦИК Гоминьдана, Мао смог полностью отдать себя делу, которое с лета 1925 года стало для него едва ли не самым важным — организации китайского крестьянства.
Назначение это было неслучайным. Со времени возвращения из Шаошани Мао неустанно обращался к проблемам крестьянского движения, писал о них в гоминьдановских изданиях, поднимал в устных выступлениях. «Мы уделяли слишком много внимания городскому населению и игнорировали крестьянство, — твердил он. — …Чем быстрее мы уничтожим гнет крестьянства, тем скорее осуществим национальную революцию… Если мы хотим, чтобы национальная революция достигла успеха, мы должны защищать интересы крестьян… Только тот, кто поддерживает движение за освобождение китайских крестьян, — преданный революции член партии; все остальные — контрреволюционеры»231. В компартии;, где, как мы знаем, крестьянскими проблемами мало кто занимался, Мао в то время стал рассматриваться как настоящий эксперт по крестьянскому движению. Даже руководители Гоминьдана, в том числе «правой» политической ориентации, считали «короля Хунани» (так Мао в шутку звали в кругах КПК) «знатоком китайского вопроса». По словам Бородина, они «сами выдвигали его в состав комиссий по крестьянским вопросам»232. В начале января 1926 года в журнале «Чжунго нунминь» Мао опубликовал небольшую статью, непосредственно посвященную положению китайского крестьянства, — «Анализ различных классов китайского крестьянства и их отношения к революции». Хотя эта работа во многом повторяла, иногда даже текстуально, основные положения его предыдущей статьи о классах китайского общества, левое крыло Гоминьдана встретило ее с интересом. И то, что она также не блистала научным анализом, мало кого смущало. Революционерам нужен был не научный трактат, а политически заостренная, боевая и четкая прокламация. А таковой эта работа как раз и являлась. Тем более что, в отличие от декабрьской публикации, в ней гораздо более четко описывалась социальная структура китайской деревни: вместо пяти категорий (крупная, средняя и мелкая буржуазия, полупролетариат и пролетариат) Мао на этот раз делил сельское общество на восемь частей: крупные и мелкие дичжу (их он, как и раньше, относил соответственно к крупной и средней буржуазии), крестьяне-собственники (мелкая буржуазия), крестьяне-полусобственники (те, кто арендовал землю частично), издольщики (арендаторы со своим инвентарем), бедные крестьяне (арендаторы, не имеющие своего инвентаря), батраки-пролетарии (к ним Мао почему-то относил и ремесленников) и бродяги. Такая картина больше соответствовала реальности, хотя все еще была далека от совершенства: Мао по-прежнему не замечал, что завышает степень капиталистического развития китайской деревни.
