С этою мыслью она принялась укладывать вещи опять в карман, думая встать и одеться, прежде чем хозяйка успеет войти к ней. Она еще держала в руках красный кожаный бумажник, когда ей пришло в голову, что в этом бумажнике есть что-нибудь такое, о чем она забыла, что стоило продать. Не зная что ей делать со своею жизнью, она искала средства к жизни так долго, как только могла. А если мы горячо желаем найти что-нибудь, то готовы искать в безнадежных местах. Нет, там не было ничего, кроме обыкновенных иголок и булавок и высохших тюльпанных лепестков между листочками бумаги, на которых она записывала свои небольшие счеты. Но на одном из этих листочков было имя, которое, при всем том что она видела его так часто прежде, осветило мысли Хетти теперь как новооткрытая весть. Это имя было Дина Моррис, Снофильд. Над именем был текст, написанный, как и самое имя, собственною рукою Дины небольшим карандашиком в один вечер, когда они сидели вместе и подле Хетти случайно был открыт красный бумажник. Хетти не стала читать теперь самый текст: ее остановило только имя. Теперь в первый раз она вспомнила без равнодушия искреннее расположение, которое обнаруживала к ней Дина, эти слова Дины в спальне: что Хетти должна думать о ней, как о друге в несчастье. Что, если б она отправилась теперь к Дине и попросила ее помочь ей? Дина имела обо всем совершенно различное мнение, чем другие люди: она была для Хетти тайной, но Хетти знала, что она была всегда ласкова. Она не могла вообразить себе, чтоб лицо Дины отворотилось от нее с выражением мрачного упрека или презрения, чтоб голос Дины охотно говорил о ней дурно или чтоб она радовалась ее несчастьям как наказанию. Дина, казалось, не принадлежала к этому миру Хетти, взгляд которого заставлял ее с ужасом содрогаться, как от прикосновения жгучего пламени. Но Хетти отталкивала от себя мысль умолять даже ее, признаться во всем даже ей. Она не могла заставить себя произнести: «Я пойду к Дине». Она думала об этом только как о том, к чему могла еще прибегнуть, если у нее не хватит мужества умереть.
Добрая хозяйка была удивлена, увидев, что Хетти спустилась вниз вскоре после нее, была опрятно одета и, казалось, вполне обладала собою. Хетти сказала ей, что чувствовала себя хорошо в это утро; она была только очень утомлена и измучена своим путешествием, так как она пришла издалека, чтоб узнать о брате, который убежал и, по мнению родных, сделался солдатом, а капитан Донниторн мог знать об этом, потому что прежде был очень ласков к ее брату. Это была жалкая выдумка, и хозяйка сомнительно посмотрела на Хетти, когда последняя кончила свой рассказ, но в это время Хетти имела такой решительный, самоуверенный вид, так резко отличавшийся от беспомощного уныния вчерашнего дня, что хозяйка не знала, каким образом сделать замечание, которое могло бы доказать, что она хочет вмешиваться в чужие дела. Она только пригласила ее позавтракать с ними. Во время завтрака Хетти вынула свои серьги и медальон и спросила хозяина, не может ли он помочь ей получить деньги за эти вещи: ее путешествие, говорила она, стоило ей гораздо дороже, чем она ожидала, и теперь у нее не было денег, чтоб возвратиться к своим родным, а она хотела отправиться назад немедленно.
Уже не первый раз видела хозяйка эти украшения. Она исследовала карманы Хетти еще вчера; она и ее муж долго рассуждали о том, каким образом деревенская девушка могла иметь такие прелестные вещи, и были совершенно убеждены, что Хетти была низко обманута красивым молодым офицером.
– Да, – сказал содержатель гостиницы, когда Хетти разложила перед ним драгоценные безделки, – мы можем снести их в магазин брильянтщика, есть тут, и неподалеку, один; но – Бог ты мой! – вам не дадут и четвертой доли того, чего стоят эти вещи. И вам, я думаю, не хотелось бы расставаться с ними?
– О, это мне все равно, лишь бы получить деньги, чтоб возвратиться домой, – торопливо возразила Хетти.
– Да еще, пожалуй, подумают, что это краденые вещи, потому что вы желаете продать их, – продолжал он. – Ведь это может показаться странным, что такая молодая женщина, как вы, имеет такие прелестные драгоценные вещи.
Кровь бросилась в лицо Хетти от гнева.
– Я из честного семейства, – сказала она, – я не воровка.
– Нет, я знаю и готова побожиться, что нет, и тебе незачем было и говорить это, – сказала хозяйка, с негодованием посмотрев на своего мужа. – Вещи эти подарены ей, ведь это совершенно ясно.
– Я вовсе и не думал сказать, что это мое мнение, – отвечал хозяин, оправдываясь, – я говорил, что так могут подумать брильянтщики и потому не дадут за эти вещи много денег.
– Хорошо, – сказала жена. – А если ты сам дашь под залог этих вещей некоторую сумму, а потом, когда она придет домой, она может выкупить их, если захочет. Если же мы два месяца ничего не услышим о ней, то сделаем с вещами, что нам будет угодно.
Я не скажу, чтоб при этом примирительном предложении хозяйка вовсе не имела в виду обстоятельства, что ее доброта может получить вознаграждение впоследствии, так как медальон и серьги могли под конец сделаться ее собственностью: действительно, ее быстрому воображению с замечательной живостью представилось действие, которое произведут в таком случае эти вещи на ум соседки-лавочницы. Хозяин взял украшения и оттопырил губы с задумчивым видом. Он желал добра Хетти, без всякого сомнения; но скажите, сколько найдется людей из числа ваших доброжелателей, которые отказались бы извлечь из вас небольшую выгоду? Ваша хозяйка искренно тронута при прощании с вами, высоко уважает вас и действительно будет радоваться, если кто-нибудь другой обойдется с вами великодушно, но в то же самое время она вручает вам счет, на котором получает такие высокие проценты, какие только возможно.
– Сколько вам нужно денег, чтоб возвратиться домой, молодая женщина? – спросил наконец доброжелатель.
– Три гинеи, – отвечала Хетти, основываясь, за неимением другой меры, на сумме, с которою она отправилась в путь, и боясь требовать слишком много.
– Ну, я, пожалуй, дам в заем три гинеи, – сказал хозяин. – И если вы захотите прислать мне деньги и получить обратно ваши украшения, то вы знаете, что можете сделать это: «Зеленый человек» не убежит.
– О, да, я буду очень рада, если вы дадите мне это, – сказала Хетти, успокоенная мыслью о том, что ей не нужно будет идти в магазин брильянтщика, подвергаться любопытным взорам и вопросам.
– Но если вы захотите получить обратно вещи, то напишите заблаговременно, – сказала хозяйка, – потому что когда пройдут два месяца, то мы будем знать, что они не нужны вам.
– Да, – отвечала Хетти равнодушно.
Муж и жена были одинаково довольны этого сделкой. Муж думал, что, если украшения не будут выкуплены, он может сделать хорошее дело, свезя их в Лондон и продав их там; жена думала, что ей удастся ласками выманить у доброго мужа позволение оставить их себе. Кроме того, они уступали просьбам Хетти, бедняжки, миленькой, судя по наружности, порядочной молодой женщины, очевидно в горестных обстоятельствах. Они не хотели ничего брать с нее за прокормление и ночлег: они были очень рады ей. В одиннадцать часов Хетти простилась с ними с тем же спокойным, решительным видом, какой сохраняла все утро, когда садилась в дилижанс, в котором должна была проехать двадцать миль назад по той дороге, по которой приехала сюда.
