– Вы знаете человека, которого я считал своим величайшим другом, – сказал он, – и я, бывало, гордился мыслью, что проведу всю жизнь, работая для него, и питал к нему эти чувства с тех самых пор, как мы оба были еще мальчиками…
Мистер Ирвайн, как бы совершенно лишившись власти над собою, схватил руку Адама, лежавшую на столе, и сжал ее крепко, как человек, чувствующий сильную боль; губы его были бледны, и он тихим, торопливым голосом вымолвил:
– Нет, Адам, нет… не говорите этого, ради самого Бога!
Адам, удивленный необыкновенным порывом чувства мистера Ирвайна, раскаялся, что слова сорвались у него с языка, и сидел в печальном безмолвии.
Мистер Ирвайн, однако ж, мало-помалу перестал сжимать его руку, откинулся назад на своем стуле и сказал:
– Продолжайте, я должен знать это.
– Этот человек играл чувствами Хетти и вел себя с нею так, как не имел никакого права поступать с девушкой ее звания… делал ей подарки и обыкновенно ходил встречать ее, когда она выходила из дома. Я узнал об этом только два дня перед тем, что он уехал отсюда… я видел, как он целовал ее, когда они прощались друг с другом в роще. Тогда еще не было ничего сказано между мною и Хетти, хотя я и любил ее уже давно и она знала о том. Но я упрекал его в дурных поступках, и мы обменялись оскорбительными выражениями и ударами. После этого он торжественно уверил меня, что все это был вздор и только пустое волокитство. Но я заставил его написать Хетти письмо и сказать ей, что он не имел никакой серьезной цели. Я видел довольно ясно, сэр, по различным обстоятельствам, которых я не понимал в свое время, что он овладел ее сердцем, и я полагал, что она, вероятно, все будет думать о нем и никогда не полюбит другого человека, который захотел бы жениться на ней. Я отдал ей письмо; она, казалось, переносила все это гораздо лучше, чем я ожидал… стала обращаться со мною все ласковее и ласковее… я думаю, она в таком случае не знала своих собственных чувств, бедняжка!.. и все это возвратилось снова, когда уже было слишком поздно… Я не хочу порицать ее… я не хочу думать, что она хотела обмануть меня. Но я видел подтверждение своей мысли, что она любит меня и… остальное вы знаете, сэр. Но мне приходит на мысль, что он поступил со мной неискренно, сманил ее из дома и она бежала к нему… И я теперь отправляюсь искать ее, так как я не могу более работать, пока не буду знать, что с нею сталось.
В продолжение рассказа Адама мистер Ирвайн имел время приобрести самообладание, вопреки тягостным мыслям, толпившимся в его голове. Ему горько было вспомнить теперь то утро, когда Артур завтракал с ним и, казалось, готов был сделать какое-то признание. Теперь было довольно ясно, в чем он хотел признаться. И если б их беседа приняла другой оборот… Если б он сам был менее деликатен и настоятельно навязался бы в тайны другого человека… тягостно было думать, какое ничтожное обстоятельство могло бы предупредить весь этот грех и горе. Он видел теперь все это происшествие при страшном освещении, которое настоящее проливает на прошедшее. Но каждое из чувств, стремительно охватывавших его, уступало перед состраданием, глубоким, исполненным уважения состраданием к человеку, сидевшему перед ним, человеку, который был уже так убит, с грустною слепою покорностью готов был встретить еще недействительное горе, между тем как действительное было так недалеко от него и выходило гораздо дальше пределов обыкновенного испытания, которого он мог бы опасаться. Его собственное волнение подавлялось известным благоговением, которое охватывает нас в присутствии сильной душевной боли, потому что он уже имел перед собою боль, которую должен был причинить Адаму. Он взял руку Адама, лежавшую на столе, но теперь весьма осторожно и торжественно произнес:
– Адам, мой дорогой друг, вы уже имели тяжкие испытания в вашей жизни. Вы умеете переносить несчастье, как следует мужчине, а также и действовать таким образом. Господь требует теперь от вас и того и другого. Вас ожидает более тяжкое несчастье, чем какое-либо из тех, которые вы знали до этого времени. Но вы не виноваты… не вы будете иметь самую худшую из всех печалей. Да поможет Господь тому, кто будет иметь ее!
Два бледных лица смотрели друг на друга; на лице Адама выражалось трепетное недоумение, на лице же мистера Ирвайна – замешательство, страх и сострадание. Но он продолжал:
– Я получил известие о Хетти сегодня утром. Она не пошла к нему, она в Стонишейре… в Стонитоне.
Адам вскочил со стула, будто думал, что может в одну минуту очутиться у нее, но мистер Ирвайн снова схватил его за руку и убедительно сказал:
– Подождите, Адам, подождите.
Адам сел на свое место.
– Она в весьма несчастном положении… в таком положении, что вам, мой бедный друг, легче было бы лишиться ее навсегда, чем встретиться с нею таким образом.
Губы Адама задрожали, но звука не было; они снова задрожали и он прошептал:
– Говорите!
– Она арестована… она в тюрьме.
Будто оскорбительный удар возвратил Адаму дух сопротивления. Кровь бросилась ему в лицо, и он громко и резко сказал:
– За что?
– За великое преступление… Убийство своего ребенка.
– Не может быть! – почти заревел Адам, вскочил со стула и сделал шаг к двери, но он снова повернулся и, прислонившись спиною к книжному шкафу, устремил на мистера Ирвайна свирепый взгляд. – Это невозможно! У нее не было вовсе ребенка. Она не может быть виновна. Кто сказал это?
– Дай Бог, чтоб она была невинна, Адам. Мы еще можем надеяться, что она действительно невинна.
– Но кто же говорит, что она виновна? – неистово спросил Адам. – Расскажите мне все.
– Вот письмо судьи, которому она была представлена, а констебль, арестовавший ее, у меня в столовой. Она не хочет сознаться, как ее зовут и откуда она; но я опасаюсь, весьма опасаюсь, что это именно Хетти. Описание совершенно соответствует ей, только говорят, что она очень бледна и не здорова. В кармане у нее был небольшой красный кожаный бумажник, и в нем написаны два имени: одно, вначале, «Хетти Соррель, Геслоп», а другое, в конце: «Дина Моррис, Снофильд». Она не хочет сказать свое собственное имя, она запирается во всем и не отвечает ни на какие вопросы. Таким образом обратились ко мне как к судье, чтоб я принял меры для удостоверения ее, так как предполагают, что первое имя – ее собственное.
– Но какое имеют они доказательство против нее, если это действительно Хетти? – сказал Адам столь же неистово и с усилием, которое, казалось, потрясло все существо его. – Я не верю этому. Этого быть не могло, и никто из нас не знает этого.
– Ужасное доказательство, что она находилась в искушении совершить это преступление. Но мы имеем еще некоторую надежду, что она в действительности не совершила преступления. Постарайтесь прочесть это письмо, Адам.
Адам схватил дрожащими руками письмо и пытался твердо остановить на нем глаза. Мистер Ирвайн в это время вышел из комнаты, чтоб отдать некоторые приказания. Когда не возвратился, глаза Адама все еще смотрели на первую страницу: он был не в состоянии прочесть, он был не в состоянии связать слова и понять их значение. Наконец он бросил письмо и сжал кулак.
