– Я не обманываю вас, Адам, – сказал мистер Ирвайн. – Артур Донниторн не возвратился… Еще не возвратился, когда я уехал. Я оставил ему письмо: он узнает обо всем, лишь только приедет.
– Впрочем, вам это все равно, – сказал Адам с негодованием. – Вы считаете это вздором, что она лежит тут, убитая позором и горестью, и он ничего не знает о том… вовсе не страдает.
– Адам, он узнает, он будет страдать долго и горько. У него есть сердце и совесть: я не могу вполне обманываться в его характере. Я убежден… я уверен, что он пал под искушением не без борьбы. Он, может быть, слаб, но не притуплен, не холодный эгоист. Я вполне уверен, что это будет для него ударом, действия которого он будет чувствовать в продолжение всей своей жизни. Отчего вы таким образом жаждете мести? Какие бы терзания вы ни причинили ему, ей они не принесут никакой пользы.
– Нет… Боже мой, никакой! – простонал Адам, снова опускаясь на свой стул. – Да потому-то я так страшно и проклинаю все это… в том-то и заключается вся гнусность этого дела… оно никогда не может быть исправлено. Мои бедная Хетти! Никогда не будет она опять моею очаровательною Хетти, прелестнейшим творением Господа… никогда не будет она улыбаться мне… Я думал, что она любит меня… что она добра…
Голос Адама мало-помалу дошел до сиплого шепота, будто он только разговаривал сам с собою. Вдруг он отрывисто спросил, смотря на мистера Ирвайна:
– Но она не так виновна, как говорят? Ведь вы не думаете этого о ней, сэр? Она не могла сделать это.
– Мы, может быть, никогда не узнаем об этом с достоверностью, Адам, – кротко отвечал мистер Ирвайн. – В подобных случаях мы иногда основываем наш приговор на том, что нам кажется вполне достоверным, а между тем только потому, что нам неизвестен какой-нибудь ничтожный факт, наш приговор ложен. Но предположим самое худшее. Вы не имеете права говорить, что вина ее преступления падает и на него и что он должен подвергнуться наказанию. Нам, людям, не следует распределять степени нравственной вины и наказания. Мы находим невозможным избегнуть ошибок даже в простом определении, кто совершил преступление, и задача о том, насколько человек подвергнется ответственности за непредвиденные последствия своего собственного поступка, очень может заставить нас трепетать, когда мы принуждены заняться ею. Мысль о дурных последствиях, которые могут скрываться просто в эгоистической необузданности нашей воли, до того страшна, что непременно должна пробуждать чувства менее надменные, чем необдуманное желание наказания. Ваше сердце в состоянии понять это вполне, Адам, когда вы станете хладнокровнее. Не предполагайте, что я не могу войти в ваше отчаянное положение, которое влечет вас в это состояние ненависти, жаждущей мести. Но подумайте об этом: если вы захотите повиноваться вашей страсти – а это страсть, и вы сами обманываете себя, называя это правосудием, – с вами может случиться решительно то же самое, что было с Артуром, даже хуже: ваша страсть может вовлечь вас самих в ужасное преступление.
– Нет, оно не будет хуже, – сказал Адам с горечью, – я не думаю, что это хуже… я скорее сделал бы это… Я скорее совершил бы преступление, за которое мог бы пострадать сам, чем довел бы ее до того, чтоб она совершила преступление, а потом стоял бы и смотрел, как будут наказывать ее, между тем как меня оставят в покое… и все это за мгновенное удовольствие. Да если б у него было сердце мужчины, то он скорее отрубил бы себе руку, чем решился на это. Что ж, если он и не предвидел всего, что случилось! Ведь он предвидел довольно; он не имел права ожидать для нее чего-нибудь другого, кроме вреда и позора. И потом он хотел загладить это ложью. Нет, людей вешали за множество дел, которые были далеко не так гнусны, как этот поступок. Пусть человек делает что хочет; если он знает, что сам должен подвергнуться наказанию, то он не поступает и вполовину так дурно, как низкий себялюбивый трус, который облегчает для себя все, зная между тем, что наказание падет на другого.
– В этом вы снова отчасти обманываете себя, Адам. Не существует дурных дел такого рода, за которые человек может подвергнуться наказанию один; вы не можете отделить себя совершенно и говорить, что зло, находящееся в вас, не разольется. Жизнь людей так связана одна с другою, как воздух, которым мы дышим: зло необходимо распространяется так же, как и болезнь. Я понимаю весь ужасный объем страдания за этот грех, которое причинил Артур другим; но таким же образом каждый грех причиняет страдания и другим, кроме тех, которые совершили его. Порыв мщения с вашей стороны против Артура будет только новым злом, присовокупленным к тем, под которыми мы уже страдаем: вы не могли бы одни подвергнуться наказанию, вы передали бы самое страшное горе всем, кто любит вас. Ваш поступок был бы поступком слепого бешенства, который оставил бы все настоящее зло именно в том положении, в каком оно находится теперь, присовокупив к нему еще худшее зло. Вы, может быть, скажете мне, что не замышляете рокового поступка мщения, но именно чувство, находящееся в вас, порождает такие действия; и пока вы будете потворствовать ему, пока вы не будете видеть, что, обращая все свои мысли на наказание Артура, вы думаете о мщении, а не о правосудии, вы находитесь в опасности увлечься к совершению какого-нибудь великого зла. Вспомните, что вы говорили мне о ваших чувствах после того, как нанесли удар Артуру в роще.
Адам хранил молчание: последние слова вызвали живую картину прошедшего, – и мистер Ирвайн оставил его при его мыслях и заговорил с Бартлем Масси о похоронах старика Донниторна и о других незначительных предметах. Но наконец Адам повернулся и сказал более кротким тоном:
– Я еще не спросил вас о знакомых на господской ферме, сэр. Мистер Пойзер приедет сюда?
– Да, он уже приехал сегодня вечером в Стонитон. Но я не мог посоветовать ему, чтоб он повидался с вами, Адам: он сам находится в весьма расстроенном состоянии, и лучше если не увидится с вами, пока вы не станете спокойнее.
– А Дина Моррис у них, сэр? Сет говорил, что они хотели послать за ней.
– Нет. Мистер Пойзер говорил мне, что она еще не приехала, когда он оставил ферму. Они опасаются, что она, пожалуй, не получила письма. Кажется, они не знали верного адреса.
Адам несколько времени сидел в раздумье и потом произнес:
– Хотел бы я знать, приедет ли Дина повидаться с нею. Но, может быть, Пойзеры были бы недовольны этим, так как они сами не хотят навестить ее. Впрочем, она, я думаю, придет, потому что методисты очень охотно посещают тюрьмы, да и Сет говорил, что она пойдет. Дина обращалась с ней чрезвычайно нежно. Я хотел бы знать, в состоянии ли она будет сделать что-нибудь доброе. Вы никогда не видали ее, сэр?
– Да, я видел ее, я разговаривал с нею, и она очень понравилась мне. Теперь когда вы заговорили об этом, то и я желал бы, чтоб она приехала. Очень может быть, что такая кроткая, нежная женщина, как она, может уговорить Хетти открыть свою душу. Капеллан при тюрьме несколько жесток в своем обращении.
– Но все это ни к чему не поведет, если она не приедет, – сказал Адам грустно.
– Если б я подумал об этом ранее, то принял бы некоторые меры, чтоб отыскать ее, – сказал мистер Ирвайн, – но теперь, я думаю, уж слишком поздно… Теперь я должен идти, Адам. Постарайтесь отдохнуть немного ночью. Бог да благословит вас. Я увижусь с вами завтра рано утром.
