Пожилой джентльмен, переговорив с тюремщиком, обратился к ней и сказал:
– Тюремщик сведет вас в келью обвиненной и оставит на ночь, если вы того желаете. Но вы не можете получить свечи в продолжение ночи: это противно правилам. Мое имя полковник Тоукли; если я могу быть вам в чем-нибудь полезен, то спросите у тюремщика мой адрес и приходите ко мне. Я принимаю некоторое участие в Хетти Соррель ради этого славного малого Адама Бида. Мне случилось видеть его в Геслопе в тот же самый вечер, когда я слышал вашу проповедь, и сегодня узнал его в суде, несмотря на его болезненный вид.
– Ах, сэр! не можете ли вы сказать мне что-нибудь о нем? Не знаете ли вы, где он живет? Мой бедный дядюшка был слишком убит горем и ничего не помнил.
– Очень близко отсюда. Я узнал о нем все от мистера Ирвайна. Он живет над лавкой жестянщика, в улице, направо от входа в тюрьму. С ним старик школьный учитель, а теперь прощайте. Желаю вам успеха.
– До свидания, сэр. Благодарю вас.
Когда Дина шла через тюремный двор с тюремщиком, стены при торжественном вечернем свете казались выше, нежели днем, и прелестное, бледное лицо в чепчике еще более обыкновенного походило на белый цветок на этом мрачном фоне. Тюремщик все время искоса посматривал на нее, но не произносил ни слова: он как-то неясно сознавал, что звук его собственного грубого голоса был бы оскорбителен в эту минуту. Он зажег свечу, когда они вошли в темный коридор, который вел к келье приговоренной, и потом, как мог учтивей, сказал:
– Теперь в келье будет, вероятно, уж почти совершенно темно, но я могу постоять немного со свечой, если хотите.
– Нет, мой друг, благодарю, – отвечала Дина. – Я хочу войти туда одна.
– Как вам угодно, – сказал тюремщик, повернув ржавый ключе в замке и отворив дверь настолько, чтоб Дина свободно могла пройти в нее.
Луч света из его фонаря упал на противоположный угол кельи, где Хетти сидела на своей соломенной постели, спрятав голову на колени. Казалось, она спала, а между тем шум замка, вероятно, разбудил ее.
Дверь снова затворилась, и в келью проникал сквозь решетку небольшого высокого окна только свет вечернего неба, при котором едва можно было различить лица людей. Дина с минуту сидела спокойно, не решаясь говорить, потому что Хетти, может быть, спала, и смотрела на неподвижную фигуру с истинною грустью. Потом она кротко произнесла:
– Хетти!
Можно было заметить слабое движение во всем существе Хетти, содрогание, произведенное как бы слабым электрическим ударом, но она не подняла головы. Дина заговорила снова голосом, сделавшимся более громким от неудержимого волнения:
– Хетти… это Дина.
Она снова заметила слабое, трепетное движение во всем существе Хетти; не открывая лица, она немного приподняла голову и как бы прислушивалась.
– Хетти… Дина пришла к тебе…
После минутного молчания Хетти медленно и робко подняла голову с колен и открыла глаза. Обе бледные девушки смотрели друг на друга: на лице одной выражалось дикое, жесткое отчаяние, лицо другой были полно грустной, тоскливой любви.
Дина бессознательно протянула руки:
– Разве ты не знаешь меня, Хетти? Разве ты не помнишь Дины?.. Неужели ты думала, что я не посещу тебя в не счастье?
Хетти пристально смотрела на лицо Дины, подобно животному, которое смотрит и смотрит, а само держится в отдалении.
– Я пришла, чтоб быть с тобою, Хетти… не оставлять тебя… остаться с тобою… быть твоею сестрой до конца.
В то время как говорила Дина, Хетти медленно встала, сделала шаг вперед, и ее охватили руки Дины.
Они стояли так долгое время, потому что ни одна из них не чувствовала побуждения снова выйти из этого положения. Хетти, без всякой определенной мысли, держалась за тот предмет, который охватывал ее теперь, в то время как она падала беспомощная в мрачную пропасть; а Дина чувствовала глубокую радость при первом признаке того, что несчастная заблудшая овца приветствовала ее любовь. Свет делался слабее в то время, как они стояли, и когда они наконец сели на соломенную постель вместе, то их лица нельзя уж было различить.
Не было произнесено ни слова. Дина ждала, надеясь, что Хетти заговорит добровольно сама; но последняя сидела, погруженная в прежнее тупое молчание, только сжимая руку, которая держала ее руку, и прильнув щекой к лицу Дины. Она не хотела оторваться от прикосновения к человеческому существу, но тем не менее продолжала опускаться в мрачную пропасть.
Дина начала сомневаться, понимает ли Хетти, кто сидел подле нее. Она подумала, что страдания и страх, может быть, лишили бедную грешницу ума. Но внутреннее чувство, как рассказывала она впоследствии, говорило ей, чтоб она не спешила с делом Господа: мы обыкновенно слишком торопимся говорить, но разве Господь не являет себя нашим безмолвным чувством, не дает чувствовать свою любовь посредством нашей? Она не знала, сколько времени они сидели таким образом, но в келье становилось все темнее и темнее, и наконец только небольшой луч бледного света остался на противоположной стене: все остальное было погружено в совершенный мрак. Но она все более и более чувствовала божественное присутствие – так, будто она сама составляла часть его и в ее сердце билось божественное сострадание и жаждало спасения этого беспомощного существа. Наконец она почувствовала внушение говорить и узнать, в какой степени сознавала Хетти настоящее.
– Хетти, – произнесла она ласково, – знаешь ли ты, кто сидит с тобою рядом?
– Да, – отвечала Хетти медленно, – это Дина.
– А помнишь ли ты то время, когда мы жили вместе на господской мызе, и ту ночь, когда я говорила, чтоб ты непременно подумала обо мне, когда будешь в несчастье, как о твоем друге?
– Да, – сказала Хетти. Потом, после некоторого молчания, присовокупила: – Но ты ничего не можешь сделать для меня. Ты не можешь заставить их сделать что-нибудь. Меня повесят в понедельник, а сегодня пятница.
Когда Хетти произнесла последние слова, она ближе прижалась к Дине, дрожа всем телом.
– Нет, Хетти, я не могу спасти тебя от этой смерти. Но разве страдание не становится менее жестоким, когда с тобою находится кто-нибудь, чувствующий за тебя… с кем ты можешь говорить и кому передать, что у тебя на сердце?.. Да, Хетти, ты опираешься на меня, ты рада, что я нахожусь с тобою.
– И ты не оставишь меня, Дина? Ты будешь подле меня?
– Нет, Хетти, я тебя не оставлю, я буду с тобою до последней минуты… Но, Хетти, в этой келье есть кто-то, кроме меня, кто-то вблизи тебя.
Хетти в испуге прошептала:
– Кто?
– Тот, Кто был с тобою во все часы горя, Кто знал все твои мысли, видел, куда ты шла, где ложилась и снова вставала, – словом, все поступки, которые ты старалась скрыть во мраке. И в понедельник, когда я не могу последовать за тобою, когда мои руки будут не в состоянии достичь тебя, когда смерть разлучит нас, Тот, Кто с нами теперь и знает все, будет тогда с тобою. Тут не существует никакого различия: в жизни или в смерти, мы всегда находимся в присутствии Господа.
