– Она была очень огорчена тем, что потеряла его, – сказала Дина, – но она, кажется, стала сегодня поспокойнее. Ее сын, Адам, был дома весь день, работая над гробом для отца; а она любит, чтоб он был дома. Она говорила мне о нем почти весь день. У нее любящее сердце, хотя она и имеет очень хлопотливый и беспокойный характер. Я желала бы, чтоб у нее была более верная опора, которая служила бы ей утешением в старости.
– На Адама можно достаточно положиться в этом отношении, – сказал мистер Пойзер, не так понимая мысль Дины. – Насчет его нечего бояться: этот колос даст при молотьбе хорошее зерно. Он не из тех, у которых все солома без зерна. Я, когда угодно, готов поручиться за него в том, что он будет хорошим сыном до последней минуты. Не говорил ли он, что скоро зайдет к нам? Но войдите же, войдите, – прибавил он, давая дорогу девушкам, – мне незачем задерживать вас еще долее.
Из-за высоких строений, окружавших двор, неба было видно немного, но в обширное окно проникал свет в изобилии и ясно освещал все углы в общей комнате.
Мистрис Пойзер, сидевшая в качком кресле, которое было вынесено из гостиной направо, старалась укачать Тотти. Но Тотти не была расположена спать, и, когда вошли ее двоюродные сестры, она поднялась и показала раскрасневшиеся щеки, казавшиеся полнее обыкновенного теперь, когда их обрамляет холстяной ночной чепчик.
В просторном плетеном кресле в левом углу у камина сидел старик Мартин Пойзер, здоровый, но исхудавший и побелевший портрет плотного черноволосого сына; его голова была несколько наклонена вперед, а локти отодвинуты назад так, что позволяли всей его руке покоиться на ручке кресла. Его синий носовой платок был разостлан на коленях, как он обыкновенно делал дома, когда он не покрывал его головы. И он сидел, наблюдая за тем, что происходило, спокойным внешним взором здорового старого возраста, который, освободившись от всякого участия во внутренней драме, высматривает гвоздики на полу, следит за незначительнейшими движениями кого бы то ни было с упорством, не ожидающим ничего и не имеющим никакой цели, устремляет пристальный взор на мерцание пламени или на отражение солнечных лучей на стене, считает квадраты на полу, наблюдает даже за циферблатом часов и находит удовольствие в том, что открывает ритм в ударе маятника.
– Разве это время приходить домой так поздно ночью, Хетти? – сказала мистрис Пойзер. – Посмотри-ка на часы: уж скоро половина десятого. Я вот послала девушек спать с полчаса, и то было уж слишком поздно: им вот надобно встать в половине пятого, чтоб наполнить бутылки для сенокосцев и заняться печеньем. Вот тоже ребенок лежит в лихорадке – чего доброго! – и не спать, будто теперь обеденное время… и не будь твоего дяди, то некому было бы помочь мне дать лекарство ребенку… и уж были нам хлопоты с этим лекарством! Половину пролили на платье… Хорошо еще, если то, что она приняла, принесет ей пользу и не сделается ей хуже. Но люди, которые не думают о том, чтоб приносить пользу, всегда имеют счастье уклониться с пути, когда нужно делать что-нибудь.
– Я вышла еще до восьми часов, тетушка, – сказала Хетти слезливым тоном, откинув слегка голову. – Но эти часы так много впереди против часов на Лесной Даче, что нельзя и знать, который час будет здесь, когда придешь домой.
– Что, тебе хотелось бы, чтоб наши часы ставились по джентльменским часам, не правда ли? Тебе хотелось бы сидеть да жечь свечу, а потом лежать в постели до тех пор, пока солнце начнет печь тебя, как огурец под рамой в парнике? Часы сегодня в первый раз только идут вперед – не правда ли?
Дело было в том, что Хетти действительно забыла различие между часами, когда сказала капитану Донниторну, что выходит в восемь, и это-то обстоятельство, притом же ее медленная ходьба заставили ее прийти почти получасом позже обыкновенного. Но затем внимание ее тетки было отвлечено от этого заботливого предмета крошкою Тотти, которая, заметив наконец, что прибытие кузин, вероятно, не доставит ей ничего удовлетворительного, в частности, начала плакать и чрезвычайно громко кричать:
– Мама, мама!
– Ну, полно, милочка, мама здесь, мама и не хочет уйти от тебя. Тотти будет послушная девочка и заснет теперь, – сказала мистрис Пойзер, откидываясь и качая кресло и стараясь прижать Тотти к себе.
Ни Тотти только кричала все громче и говорила:
– Не качайте, не качайте!
Таким образом мать с удивительным терпением, которое любовь дает самому пылкому характеру, снова занялась ребенком, прижала щеку к холстинному чепчику и целовала его и забыла о дальнейших выговорах Хетти.
– Ну, Хетти, – сказал Мартин Пойзер примирительным тоном, – ступай ужинать в запасную, потому что все вещи уж убраны; потом приди сюда подержать ребенка, пока тетка разденется: ребенок без матери не ляжет спать. Я думаю, и ты можешь поесть чего-нибудь, Дина, ведь у них-то там нет больших запасов.
– Нет, благодарю, дядюшка, – сказала Дина, – я сытно поела перед уходом. Мистрис Бид непременно хотела попотчевать меня пирогом.
– Я не хочу ужинать, – сказала Хетти, снимая шляпку. – Я подержу тотчас Тотти, если я нужна тетушке.
– Как, что ты вздор-то городишь! – сказала мистрис Пойзер. – Уж не думаешь ли ты, что можешь жить и не евши и насытить желудок, прикалывая к голове красные ленты? Ступай сию же минуту и поужинай, дитя мое, там ты найдешь хороший кусочек холодного пудинга в шкафу, именно то, что ты так любишь.
Хетти молча повиновалась и пошла в запасную, а мистрис Пойзер продолжала говорить, обратившись к Дине:
– Сядь, милая, да хоть отдохни раз хорошенько. Чай, старуха-то была рада твоему приходу, что ты осталась там так долго?
– Ей, по-видимому, было приятно в последнюю минуту, что я была у нее. Но ее сыновья говорят, что она вообще не охотно видит около себя молодых женщин. Сначала, кажется, она несколько рассердилась и на меня за то, что я пришла к ним.
– Э, это дурно, если старые люди не любят молодых, – сказал старый Мартин, еще ниже наклоняя голову и как бы внимательно вглядываясь в форму квадратов на полу.
– Да, плохо сидеть в курятнике тем, кто не любит блох, – сказала мистрис Пойзер. – Я думаю, все мы в свое время были молоды, к счастью или к несчастью.
– Но ей надобно будет учиться, как приноравливаться к молодым женщинам, – сказал мистер Пойзер. – Нечего и думать, чтоб Адам и Сет остались холостяками в продолжение десяти лет из угождения матери. Это было бы уж чересчур, если б она вздумала требовать это. Ни старым, ни молодым не должно думать только о собственной своей выгоде, это было бы вовсе несправедливо. Что хорошо для одного, то хорошо для всех других. Я сам терпеть не могу, если молодые люди женятся прежде, нежели узнают разницу между диким и садовым яблоком, но можно, пожалуй, и упустить время.
– Конечно, – сказала мистрис Пойзер, – если мы прогуляем обеденное время, то и мясо покажется невкусным. Мы будем ворочать вилкой с одной стороны на другую и в заключение не станем есть. Мы сваливаем вину на мясо, а вся вина-то в нашем собственном желудке.
