Для скептика же в фразе сквозила насмешка.
Чичагов прижал подбородок к шее и, едва разжимая губы, ответил с плохо скрытой злостью:
– Честь и слава принадлежат вам одному, ваше сиятельство, ибо все, что ни делалось, все, что ни исполнялось, исполнялось буквально во всей силе слова повелений ваших, следовательно, победа и все распоряжения есть ваше достояние!
Михаил Илларионович не стал спорить с адмиралом, а обнял его за талию и повел в каминную. Кутузов мог идти во дворце, закрыв глаза, – так все было знакомо. Даже лакеи остались те же.
– Ваши экипажи с посудой и столовым серебром, захваченные французами в Борисове, отбиты. Я велел их доставить вам, – сказал Кутузов, возвращая адмирала к его борисовским «победам».
– Благодарю вас, – вспыхнул Чичагов. – У меня хватает посуды. Я могу предоставить ее вам, если вы пожелаете давать обеды!
Позор Березины следовал за адмиралом как тень. От этого пятна Чичагову не удалось избавиться до смерти, несмотря на все ухищрения английских друзей оправдать действия Чичагова.
III
«Я в прошлую ночь не мог почти спать от удивления в той же спальне, с теми же мебелями, которые были, как я отсюда выехал, и комнаты были вытоплены для Бонапарте, но он не смел останавливаться, объехал город около стены и за городом переменил лошадей», – писал жене на следующее утро из Вильны Михаил Илларионович.
Отправив курьера с донесением и письмами в Петербург, фельдмаршал поехал встречать первые полки главной армии, вступающей в Вильну.
Он остановился на просторной кафедральной площади у величественного собора святого Станислава – здесь должны были проходить полки.
День выдался чудесный – солнечный, тихий. Мороз не сдавал, снег искрился и скрипел под ногами. Михаил Илларионович вылез из саней и стоял, окруженный генералами и адъютантами. Поодаль, у большого костра, жалась кучка любопытных горожан.
Пришедшие в Вильну полки готовились к смотру на площади у ратуши. К ним поскакал адъютант главнокомандующего Дзичканец сказать, что фельдмаршал ждет.
Михаил Илларионович ходил, поглядывая на высокую колокольню собора, на заснеженную Замковую гору с остатками башни Гедимина, потирая уши – мороз был знатный.
И вот от ратуши показалась колонна гренадер. Солдаты шли в разной одежде и обуви: одни в сапогах, другие в валенках, кто в шинели, а кто в полушубке, рядом с форменным, но холодным кивером виднелась какая-нибудь неположенная, но теплая меховая шапка.
Шли весело и бодро.
Было радостно смотреть на войска, которые уничтожили такого грозного врага. Было приятно сознавать свое превосходство и силу.
– Песенники, вперед! – невольно вырвалось у фельдмаршала.
Из рядов гренадер выбежали десятка два людей. Впереди всех, лихо заломив кивер, у которого не хватало султана, приплясывал курносый молодой гренадер. И вместо привычных солдатских песен:
Мы, гвардейские солдаты.
Идем с радостью в поход…
Ах, мы Польшею идем.
Сами песенки поем…
курносый вдруг завел совершенно иную, неожиданную:
Весела тогда бываю
И довольна я судьбой,
Все на свете презираю,
Когда миленькой со мной!
И, повторяя припев, курносый гренадер при словах «когда миленькой со мной» задорно указал рукой на стоявшего впереди свиты Кутузова.
Это было так неожиданно просто и сердечно, что Михаил Илларионович рассмеялся.
Смеялась и вся свита.
А песня катилась дальше:
Как музыка ни играет,
Забавляя мя собой,
Но то лучше утешает,
Что мой миленькой со мной.
И запевала вновь указал рукой на фельдмаршала, а песенники с еще большей удалью и присвистом подхватили слова припева.
– Выдать от меня по полтине на брата! – обернулся Михаил Илларионович к смеющемуся Резвому.
Гренадеры уже поравнялись с собором, и приплясывающий запевала уже не был виден, но песня все гремела:
То мне служит в утешенье,
Было б в тягость что одной:
Разделяет упражненье
Всегда миленькой со мной!
Встречать истинных победителей было приятно, но совсем не радовала Михаила Илларионовича встреча с «победителем», который всю тяжкую кампанию спокойно просидел в тепле и неге петербургского Зимнего дворца. Александр I, узнав, что Вильна отбита от врага, заторопился из Петербурга к армии – он не доверял Кутузову и хотел взять управление в свои руки.
Старая неприязнь Александра к Кутузову неоднократно прорывалась в течение всей кампании. Хотя император в рескриптах к Кутузову и подписывался «в прочем пребываю Вам благосклонный», но настоящая благосклонность в отношениях Александра к почтенному полководцу и не ночевала. Александр был недоволен Кутузовым за Москву, за Тарутино, за Малоярославец, за Красный – за все. Александру казалось, что Кутузов всегда делает наперекор ему. Император не желал понимать простой истины: Кутузов радел о благе России, а он, Александр I, о своем престиже и собственной славе.
Размолвки происходили на каждом шагу. Уже на третий день пребывания в Вильне фельдмаршал в рапорте писал императору:
«Главная армия, быв в беспрестанном движении от Москвы до здешних мест на пространстве почти тысячу верст, несколько расстроилась. Число ее приметно уменьшилось, и люди, делая форсированные марши и находясь почти день и ночь то в авангарде, то в беспрестанном движении для преследования бегущего неприятеля, в очевидное пришли изнурение; многие из них отстали и только во время отдохновения армии догнать могут.
Во уважение сих обстоятельств, дабы войска Вашего императорского величества привесть в желаемое состояние и с лучшими успехами действовать на неприятеля, я положил дать здесь отдых главной армии на несколько дней, что, однако ж, может продолжаться до двух недель».
Несколько дней назад он писал об этом же из Родошковичей, а теперь повторял свою окончательную просьбу.
Но не успел курьер выехать из Вильны, как прискакал фельдъегерь из Петербурга и привез не считающийся ни с чем строгий приказ императора:
«Никогда не было столь дорого время для нас, как при теперешних обстоятельствах, и потому ничто не позволяет останавливаться войскам нашим, преследующим неприятеля, ни на самое короткое время в Вильне».
Александр I не больше жалел русских солдат, чем Наполеон жалел немецких!
Предстоял серьезный разговор по поводу дальнейшего ведения войны. Александр I рвался освобождать Европу, готовился проливать русскую кровь во имя интересов Англии и Пруссии. А Кутузов, зная цену «дружбе» европейских держав, считал не только ненужным, но и неосмотрительным усиливать немцев: они клянутся в дружбе, а за пазухой всегда держат нож. Эти «друзья» легко могут оказаться врагами.
