– Почему? – спросил Арман. – Почему предложили Ала Лепажа, человека, который вам не нравился? Почему дали работу ему, а не ближайшей подруге?
Отчаяние охватило Рут, она казалась загнанной в угол, и Арман хотел бы ей помочь, но не знал как, разве что словами:
– Правду, Рут. Скажите мне правду.
– Он, конечно, казался совершенно нормальным, – сказала она. – Так оно всегда и бывает, верно? Но нормальным он не был. Он был как яблоко Клемана.
– Джеральд Булл?
Рут отрицательно покачала головой.
– Ал Лепаж?
– Нет.
Гамаш задумался. Кто еще?
Он перевел взгляд с Рут на месье Беливо.
– Прораб, – сказал Арман.
– Oui, – подтвердил Клеман Беливо. – Невысокий такой, маленький. В компании Джеральда Булла совсем незаметный. Но если на него посмотреть, приглядеться внимательно, то вы видели, чувствовали. Что-то с ним было не так. Внутри.
Месье Беливо вздохнул. Тяжело вздохнул. Одна мысль о том человеке камнем давила ему на грудь.
– Я отправил их к Рут. – Он накрыл своей большой рукой ее маленькую. – Испугался и хотел поскорее от них избавиться. От него. – Он сжал руку Рут. – Никогда не прощу себе своей трусости.
– Но кто он был? – спросил Гамаш.
– Ты его знаешь, – сказала Рут.
Гамаш задумался, губы его слабо двигались, пока он безмолвно произносил возможные имена. Наконец он покачал головой:
– Я не знаю, кого вы имеете в виду.
– Третьего человека с той фотографии, – подсказала Рут.
– Какой фотографии?
– Той, которую ты мне показывал. С Джеральдом Буллом и Гийомом.
– С этой? – Он достал из нагрудного кармана и развернул копию старой черно-белой фотографии, снятой в Атомиуме в Брюсселе.
Увидел ухмыляющегося, чуть ли не фиглярствующего Гийома Кутюра. Молчаливого Джеральда Булла.
И еще одного человека. С головой, наклоненной и повернутой от объектива.
– «Встречу я твой взгляд и замру, обездвиженная и онемевшая, – сказала Рут. – А земля под ногами расколется, и рухнут небеса».
Гамаш посмотрел на нее.
– Я написала это после его ухода. – Она показала на фотографию. – Когда выпроводила их. Я поступила, как и ты, Клеман. Отдала им Ала Лепажа в надежде, что они возьмут его и отстанут от меня. Я готова была на что угодно, лишь бы избавиться от него. Они ушли, а потом прораб вернулся. Один. Он постучал в дверь, и вот тогда-то он и попросил меня написать несколько строк о Вавилонской блуднице. Я сказала ему, что не смогу. Сказала, что никакая я не поэтесса. Что я сама себя обманываю, называясь поэтессой.
Ее руки задрожали, и месье Беливо взял одну в свои ладони, а Гамаш – другую.
– Когда он ушел, я отправилась в церковь, – сказала она, глядя на маленькую деревянную часовню. – Я молилась, чтобы он больше никогда не появлялся. Сидела там и плакала от стыда. За то, что сделала. Потом написала эти слова, сидя там на скамье, и после этого десять лет ничего не писала.
Гамаш посмотрел на черно-белую фотографию. И ему показалось, что третий человек на миг вскинул голову. И посмотрел ему в глаза.
«Встречу я твой взгляд и замру, обездвиженная и онемевшая».
Кровь отхлынула от его лица, руки похолодели, – Арман Гамаш узнал его.
«А земля под ногами расколется, и рухнут небеса».
– Это Джон Флеминг, – сказал он вполголоса.
– Да, – подтвердила Рут, и ее холодная рука сжалась на его ладони. – Чудище, дождавшееся часа.
Глава тридцать четвертая
Девять ягнят стояли в центре стола для совещаний в оперативном штабе, перед Алом и Иви Лепаж.
– Это вы сделали гравировку, – сказала Изабель Лакост. – Вы знали, что пушка в лесу. Что вы сделали, месье Лепаж, когда ваш сын пришел домой и рассказал о своей находке? О гигантской пушке и о чудовище на ней. Мы искали кого-нибудь, хотя бы одного человека, который поверил бы такой выдумке. И мы нашли его. Вас. Это вы проводили его туда? Вы убили сына, чтобы сохранить тайну?
Ал смотрел на них полными ужаса, широко раскрытыми глазами.
– Вы понимали, что если пушка будет найдена, то будет установлен и автор гравировки, – нажимала Лакост. – И мы станем задавать вопросы. И установим, кто вы на самом деле. И что совершили.
Ивлин посмотрела на мужа:
– Ал?
Гамаш, устроившийся напротив супружеской пары, ждал ответа.
Он сидел на скамье с Рут и месье Беливо, когда к зданию старого вокзала подъехали машины.
Гамаш пытался переварить мысль о том, что Джон Флеминг когда-то побывал в Трех Соснах. Был прорабом при Джеральде Булле. Словно сквозь пелену, он увидел Бовуара и Лакост, которые вышли из машины с Алом Лепажем. Клара и Иви приехали на пикапе. Иви подбежала к мужу, а Клара помедлила, потом двинулась к своему дому.
Гамаш вернулся к Рут и месье Беливо:
– Отделываясь от Джона Флеминга, вы знали, кто такой Ал Лепаж?
Он задал вопрос не кому-то одному из них, но оба кивнули.
– Вы помогли ему пересечь границу.
Это был не вопрос – утверждение, и снова оба кивнули.
– Это случилось в тысяча девятьсот семидесятом году, – сказал месье Беливо. – Мы участвовали в движении за мир, помогали уклонистам от призыва перейти границу. Нас попросили помочь одному человеку.
Рут молчала, ее и без того тонкие губы почти исчезли.
– Вы возражали? – спросил Гамаш.
– Я боролась с собой, – ответила Рут. – Не могла решить: то ли Фредерик Лоусон жертва войны, то ли психопат.
– Боролась с собой, – сказал месье Беливо с чуть заметной улыбкой. – Твоя собственная гражданская война.
Арман знал: скажи он что-нибудь подобное, Рут напустилась бы на него, но месье Беливо, Клеману, это сошло с рук.
– Я не могла ему отказать, потому что ни в чем не была уверена, а его не осудил никакой суд, – сказала Рут. – Но я не собиралась делать вид, будто мне это нравится. Или будто мне нравится он.
– На наше решение повлияло и то, что телевидения у нас в то время не было. Сигнал в нашу долину не проходил, – сказал месье Беливо. – Мы читали о той бойне в газетах, смотрели на фотографии, но съемки увидели только год спустя.
– Если бы вы видели фильм о массовом убийстве в Сонгми, вы стали бы помогать Фредерику Лоусону найти здесь убежище? – спросил Гамаш.
– Мы этого никогда не узнаем, ведь так? – Месье Беливо посмотрел на поросшие лесом горы. – Мы устроили его в пансион. Теперь там гостиница Габри. – Он махнул в сторону гостиницы. – И помогли найти работу – он стал петь в местных boîtes à chansons.
