Уже в самом начале пятидесятых годов для советских граждан еврейского происхождения были введены определенные препятствия при поступлении на работу или учебу. Делалось это сугубо негласно, полвека прошло, в последние годы историки весь архив Политбюро перелопатили, а ни одной постановляющей бумажки по этому пикантному вопросу не обнаружили. Значит, и не было их. Тем не менее на протяжении четырех десятилетий прием евреев на руководящие должности в партгосаппарат, Вооруженные Силы, органы госбезопасности был строго ограничен. Имена вроде крупного хозяйственника Дымшица или генерал-полковника Драгунского встречались в высших сферах относительно редко. А с другой стороны, снизу, еврейскую молодежь ограничивали в приеме в институты, связанные с оборонной промышленностью, а также на ряд гуманитарных факультетов.
Повторим, ничем этот порядок не регламентировался, но соблюдался неуклонно сорок лет. Хрущеву, истерически ненавидевшему Сталина, вроде бы полагалось и эти, им принятые, меры изменить, но нет, даже не попытался. И Брежнев, супруга которого, по нашим данным, все-таки происходит из выкрестов (а Рой Медведев, сам полуеврей, прямо называет ее еврейкой), так вот, и Брежнев до самого своего последнего дня все оставил, как было при Иосифе Виссарионовиче. Видимо, и тот и другой хорошо запомнили Ягоду и Мехлиса. А также те кадры, которые они вокруг себя насаждали.
В качестве партийного вожака маленькой республики Брежнев вел себя точно так же, как и ранее в мощном Днепропетровске, и, забегая вперед, скажем, как и на всех своих будущих постах, вплоть до наивысшего, — осторожно, осмотрительно, избегая каких-либо резких отклонений от общепринятого в той среде, на которую он опирался и к которой сам принадлежал.
Вот осенью 1950 года он выступает на республиканском совещании секретарей райкомов партии. Общие слова, как всегда. Молдавия была еще совсем недавно буржуазной? Значит, надо последние остатки этой самой буржуазности окончательно преодолеть (но, отметим, к крутым мерам не призывает): «Дальнейшее организационно-хозяйственное укрепление колхозов требует еще более решительной борьбы с остатками кулачества и буржуазных националистов путем улучшения работы наших органов (имеются в виду органы госбезопасности и внутренних дел. — С.С.). Надо еще сильнее возбудить ненависть трудящихся против злейших врагов народа — кулачества и буржуазных националистов».
Все тогда поминали в речах товарища Сталина, к месту и по большей части не очень, и Брежнев тут же, в другой речи: «Укрупнение колхозов рекомендует товарищ Сталин. Колхозники знают, что раз товарищ Сталин рекомендует, значит, это дело важное и полезное». И так далее, и тому подобное. Содержания нет, но и не придерешься! Однако главные достижения Брежнева в Молдавии — кадровые.
Прежде всего именно здесь он встретил и подружился на всю жизнь с Константином Ивановичем Черненко, Костей, как он именовал его в узком кругу. Когда Брежнев прибыл в Кишинев, тот занимал пост заведующего Отделом пропаганды ЦК, был на пяток лет помладше, не отличался совершенно никакими способностями, кроме железного сибирского здоровья и личной преданности своему новому начальнику. Это и только это позволило ему в дальнейшем совершить головокружительное восхождение на самый верх великой державы.
Другое кадровое приобретение — Семен Кузьмич Цвигун, тогда зампред госбезопасности Молдавской ССР, их близкое сотрудничество в дальнейшем скрепляло то, что Цвигун женился на сестре (родной или двоюродной) Виктории. Ну еще помельче — Сергей Павлович Трапезников. Мелкий партаппаратчик, он в 1948 году окончил Академию общественных наук при ЦК ВКП(б), этот своеобразный и совершенно нелепый инкубатор идеологических чиновников, наследник печально знаменитого Института красной профессуры (в свое время этот рассадник местечковых идеологических надсмотрщиков Сталин прикрыл вместе со всеми так называемыми «профессорами»). Трапезников был выпущен «в чине» кандидата исторических наук, потому всю долгую жизнь числился ученым-историком, немало навредив подлинной исторической науке. Но Брежнева его преданная серость вполне устраивала, позже он поставил Трапезникова во главе Отдела науки ЦК КПСС.
Ну а старого знакомого Щелокова в Кишинев перетянул уже сам Брежнев, в 1951 году назначив его зампредом крошечного Совета Министров своей республики. На этом кадровый очерк придется закончить. Брежнев вскоре перебрался в столицу страны, и ему еще предстояло перетянуть их всех туда за собой. Что он и сделал. Он был верным товарищем, и товарищи платили ему тем же. Все остались ему верны до конца. Кроме одного, который и кончил плохо. Но о нем будет рассказано ниже. Безусловно, верность есть отличное человеческое качество, в том числе и в политике. Жаль лишь, трагически жаль, что и сам Брежнев, и все его товарищи оказались людьми весьма ограниченными. Позже это принесло нашей стране великое горе…
Карьерное положение Брежнева постепенно укреплялось, и не только в провинциальном Кишиневе. Он стал бывать в Москве, завязывая и закрепляя полезные знакомства среди столичной номенклатуры. Летом 1950 года он впервые был избран (ну правильнее надо бы тут выразиться — назначен) депутатом Верховного Совета Союза, так полагалось ему по тогдашней должности (с тех пор в течение трети века он был постоянно депутатом!). Личное обаяние тут ему очень пригодилось.
Между тем приближалось громаднейшее событие в политической жизни страны — XIX партийный съезд. Сделаем краткое пояснение.
Это нынешние российские граждане утомлены до раздражения бесконечными съездами, которые мельтешат повсюду и чуть ли не ежедневно. Тогда — совсем другое дело! За редкими и скупыми газетными сообщениями об итогах какой-нибудь сессии совета или тем более партийного органа внимательнейшим образом следили все заинтересованные граждане. А тут — съезд всей партии, которого — в нарушение Устава! — не собирали целых тринадцать лет, с 1939-го по октябрь 1952 года. И не объясняли причину задержки, и спрашивать о том не полагалось. А теми простофилями, которые спрашивали об этом, интересовались. По-разному…
Итак, долгожданный съезд открылся в Кремле. Телевидение у нас тогда только появилось, было маломощным, да и стояли те малюсенькие и тусклые черно-белые экраны лишь в немногих городских домах. Но радио разнесло на всю страну главную новость: Сталин присутствует на съезде, но с отчетным докладом выступил Г.М. Маленков. Брежнев, естественно, был делегатом с решающим голосом среди 1192 своих коллег (167 — с совещательным, от немногочисленных тогда кандидатов в члены партии, прием в то время был чрезвычайно затруднен).
Выступления шли скучной чередой, ораторы были расписаны заранее. 8 октября, на четвертый день работы «партийного форума», слово предоставили Брежневу. Он прочитал, волнуясь, заранее заготовленную речь. Перечитывать ее сейчас нет ни малейшего смысла, общие слова о расцвете социалистической Молдавии и клятвы в любви и верности великому вождю товарищу Сталину. Как у всех прочих.
Не место тут оценивать ход и содержание съезда в целом. Кстати, ни одной серьезной работы на эту тему до сих пор нет, не любили и не любят у нас сталинское наследие. Меж тем он опять стал на съезде самой приметной личностью. Все ждали, выступит он или нет. Казалось, один пример уже был, три года назад, на праздновании своего семидесятилетия, Сталин — вопреки всем традициям и обычаям! — промолчал и на приветствия не ответил. Может быть, и тут смолчит, думали все, и в частности Брежнев. Но в заключительный день работы съезда Сталин выступил. Вот главнейшее в его речи:
