Брежнев был хитер и осмотрителен, очень осторожен, он действительно отличался миролюбием, то есть неприязнью к резким и крутым мерам. Его личное влияние на политику страны в 70-е годы нельзя недооценивать. Перебор Яковлева для осторожной и оппортунистической линии Брежнева был слишком уж вызывающим: если всякий замзав, даже и дружный с помощниками, начнет так действовать, то… Не надо забывать, что Брежнев в 1972 году не успел еще превратиться в живой труп, как десять лет спустя. Итак, Яковлева срочно и унизительно сослали в провинциальную Канаду. При этом Генсек якобы произнес: «Этот м…к хочет поссорить нас с интеллигенцией!»
Очень интересна судьба яковлевской той статьи уже в нынешнее буржуазное время. О ней стали вспоминать, давая самые разные, порой противоположные, оценки. Казалось бы, Яковлев должен был высказаться в этой связи широко и полно, теперь-то его не сковывала партийная дисциплина. Нет, высказался он кратко, явно неохотно, избрав трибуной малотиражный архивный журнал «Источник»:
«Пустое дело разбирать сегодня мою статью, оценивать ее формулировки, примеры, весь ее стиль. Она была опубликована в определенное время. В своей критике национализма я опирался на цитаты из Маркса и Ленина. Любые отклонения от сложившихся стереотипов были бы пресечены партийной цензурой, независимо от служебного положения автора. Добавлю, что с некоторыми своими оценками я и сам сегодня не согласен.
Главное — в политической сути статьи, ее направленности. Взяться тогда за перо меня побудило осознание той угрозы, которую несла все возрастающая сила националистических и шовинистических взглядов, все более опутывавших общество с конца 60-х годов. Это неминуемо влекло за собой сползание к национал-коммунизму с его основными известными миру атрибутами, характерными для национал-социализма. На этом пути было бы завершено дело, начатое «вождем всех времен и народов», — создание имперской идеологии коммуно-фашизма.
К сожалению, время подтвердило мои опасения. Сегодня, когда речь заходит о возрождении большевизма в форме коммуно-фашизма, корни этих трагедий следует искать именно в национализме, имперской идеологии. Кстати, многие литературные деятели, упомянутые в моей статье, и сегодня являются глашатаями особого рода спекулятивного «патриотизма», по сути своей агрессивного шовинизма».
Очень скромно, даже застенчиво высказался автор русофобской статьи в 1996 году, при полном всевластии Ельцина, Березовского и Чубайса! Имен не назвал — ни тех, о ком сожалеет, и тех, кого и тогда обзывает «нацистами». Словом, уклонился от обсуждения. Понимал, что выглядит он с любой течки зрения, как партийный карьерист, и только. А статью свою, имея огромные издательские возможности, так и не опубликовал. Автору данной книги пришлось за него проделать эту работу.
…Точно такую же осторожную осмотрительность проявлял Брежнев и во всех прочих острых идеологических вопросах. В 70-х годах самыми шумными в этом ряду стали дела писателя Солженицына, академика Сахарова и других. Брежнев вмешиваться во все эти скандалы не желал, перекладывая решение на Суслова, а потом все чаще и чаще на Андропова, который все более входил в силу. Зять Брежнева Ю. Чурбанов вспоминал в этой связи:
«Помню, как-то раз он с Андреем Андреевичем Громыко обсуждал вопрос о выезде из СССР. Тогда Леонид Ильич достаточно резко сказал: «Если кому-то не нравится жить в нашей стране, то пусть они живут там, где им хорошо». Он был против того, чтобы этим людям чинили какие-то особые препятствия. Юрий Владимирович, кажется, придерживался другой точки зрения по этому вопросу, ведь многих людей не выпускали из-за «режимных соображений», это было вполне естественно. Сейчас тоже выпускают не всех. Не помню, чтобы в разговорах Леонида Ильича возникало имя Солженицына, — кажется, нет, ни в положительном, ни в отрицательном аспектах. Может быть, Щелоков что-то докладывал Леониду Ильичу о решении Вишневской и Ростроповича, с которыми был дружен, но Леонид Ильич в эти вопросы не вмешивался. Все-таки это была прерогатива Юрия Владимировича Андропова. А вот об Андрее Дмитриевиче Сахарове разговоры были. Леонид Ильич относился к Сахарову не самым благожелательным образом, не разделял, естественно, его взгляды, но он выступал против исключения Сахарова из Академии наук. Суслов настаивал, причем резко, а Леонид Ильич не разрешал и всегда говорил, что Сахаров большой ученый и настоящий академик. Какую позицию в этом вопросе занимал Юрий Владимирович, я не знаю, все-таки это были вопросы не для домашнего обсуждения. Одно могу сказать твердо: письмо Сахарова к Брежневу в домашнем кругу никак не комментировалось. Может быть, оно просто не дошло до Леонида Ильича? Трудно сказать. Но никаких разговоров вокруг этого письма не было и в доме о Сахарове не говорили».
Да, Брежнев стремился уклониться от неприятных его натуре острых мер против известных интеллигентов, к которым он, человек из трудового народа, привык относиться почтительно, как к людям образованным и наделенным талантами. Однако подчиненные «доставали» его в таких делах, стремясь переложить ответственность. Особенной настойчивостью отличался тут темный интриган Андропов. 7 февраля 1974 года он направил Генсеку в высшей степени характерное письмо:
«Совершенно секретно Особая папка.
Леонид Ильич!
Обращает на себя внимание тот факт, что книга Солженицына, несмотря на принимаемые нами меры по разоблачению ее антисоветского характера, так или иначе вызывает определенное сочувствие некоторых представителей творческой интеллигенции… Исходя из этого, Леонид Ильич, мне представляется, что откладывать дальше решение вопроса о Солженицыне, при всем нашем желании не повредить международным делам, просто невозможно, ибо дальнейшее промедление может вызвать для нас крайне нежелательные последствия внутри страны. Как я Вам докладывал по телефону, Брандт выступил с заявлением о том, что Солженицын может жить и свободно работать в ФРГ. Сегодня, 7 февраля, т. Кеворков вылетает для встречи с Барром с целью обсудить практические вопросы выдворения Солженицына из Советского Союза в ФРГ. Если в последнюю минуту Брандт не дрогнет и переговоры Кеворкова закончатся благополучно, то уже 9—10 февраля мы будем иметь согласованное решение, о чем я немедленно поставлю Вас в известность. Если бы указанная договоренность состоялась, то, мне представляется, что не позже чем 9—10 февраля следовало бы принять Указ Президиума Верховного Совета СССР о лишении Солженицына советского гражданства и выдворении его за пределы нашей Родины (проект Указа прилагается). Самую операцию по выдворению Солженицына в этом случае можно было бы провести 10–11 февраля.
Все это важно сделать быстро, потому что, как видно из оперативных документов, Солженицын начинает догадываться о наших замыслах и может выступить с публичным документом, который поставит и нас, и Брандта в затруднительное положение. Следовало бы не позднее 15 февраля возбудить против него уголовное дело (с арестом). Прокуратура к этому готова.
Уважаемый Леонид Ильич, прежде чем направить это письмо, мы в комитете, еще раз самым тщательным образом взвешивали все возможные издержки, которые возникнут в связи с выдворением (в меньшей степени) и с арестом (в большей степени) Солженицына. Такие издержки действительно будут. Но, к сожалению, другого выхода у нас нет, поскольку безнаказанность поведения Солженицына уже приносит нам издержки внутри страны гораздо большие, чем те, которые возникнут в международном плане в случае выдворения или ареста Солженицына.
