Назовем имена собеседников: Иван Павлович – белогвардейский генерал Романовский; Антон Иванович – генерал Деникин, его не надо представлять; Александр Васильевич – это Кривошеин, сподвижник Столыпина, а потом «премьер-министр» у Врангеля; Петр Николаевич – сам Врангель, тоже хорошо известный; Андрюша – пресловутый генерал-бандит Шкуро и, наконец, Владимир Зенонович – генерал Май-Маевский, бывший руководитель «Добровольческой армии».
Прямо скажем, роман Марка Еленина «Семь смертных грехов» необычен по составу действующих лиц. Тут представлены едва ли не все деятели белогвардейского движения. И представлены с немалыми подробностями. Автор скрупулезно, со вниманием к частностям, излагает биографии не только хорошо известных читателям Деникина и Врангеля, но и их сподвижников – генералов Слащева, Кутепова, Маркова, Туркула, Шатилова, полковника Нежинцева – знаменитейшего корниловца – и многих, многих иных из того же крута.
В последние годы заметно растет интерес к отечественной истории – как среди читателей, так и среди литераторов. Немыслимыми ранее тиражами расходятся мемуарные, эпистолярные, документальные и другие сочинения, посвященные самым разнообразным темам и эпохам. Значительны достижения в классических жанрах художественного освоения прошлого – историческом романе, повести.
В русской классике и лучших образцах советской литературы история – давняя и недавняя – постигалась прежде всего через изображение народной жизни во всей ее полноте. Эта традиция идет от Пушкина через Льва Толстого к Шолохову, а затем и к лучшим произведениям последних лет. В центре внимания русской классики всегда стоял народ в его сердцевинной сути – неважно, выступал ли он в виде прохожего человека в заячьем тулупчике на обочине дороги или в качестве главных героев «Тихого Дона». Обращаясь к прошлому, русские классики, а также современные писатели, пытающиеся продолжить их уроки, как бы запрашивают историю о настоящем и будущем своего народа, всего мира.
Вне сомнений, некоторым авторам история представляется совсем иначе, прежде всего как верхушечные интриги, определяющие судьбы громадного большинства людей. Тут тоже есть приметные и характерные ориентиры – «Королева Марго», например…
Марк Еленин обращается к четко определенному – и хронологически, и социально – сюжету: агония Белого движения в Крыму с весны по ноябрь 1920 года, действующие лица – генералы, князья, статские и иные советники, бароны, гвардейские офицеры и т.п. Плохо это или хорошо с точки зрения глубинного постижения истории? Того самого периода истории, которым ограничил себя автор? Ни хорошо, ни плохо, важен итог: насколько виден за всем этим глубинный смысл великой революции.
Самое время напомнить: понятие народности есть не паспортная принадлежность героя. Всем известна знаменитая сцена из «Войны и мира», когда молодая «графинюшка», воспитанная эмигранткой-француженкой, вдруг начинает русскую пляску – да так, что все (и автор романа тоже!) изумляются: откуда, мол, взялось? А оттуда, из народных корней. Значит, не в анкете дело.
Припоминается, с другой стороны, и нечто тоже давно-давно знакомое. «Негодная, – воскликнул виконт, бросая к ногам маркизы кошелек с золотом. – О, я не могу вас пронзить шпагой, тысяча чертей, но вы – исчадие ада», и т.д. Прямо скажем, на иного читателя все это действует впечатляюще: виконт, коварная маркиза, кошелек с золотом, шпага, целая тысяча чертей, наконец, ад кромешный – и все это в одной фразе! Интересно ведь, ибо ни виконтов, ни кошельков с золотом обыденный читатель в жизни своей не видывал. А ну-ка, дальше там что, как…
Иной читатель страсть как обожает такого рода литературу. Появился такой читатель не сегодня. Вспомним горьковскую Настю из пьесы «На дне», представительницу весьма своеобразного рода занятий. Она тоже ведь любила читать «Роковую любовь», где пылал страстью «незабвенный друг мой Рауль». И действительно, не заманчиво ли следить незатрудненным мысленным взором за виконтами, маркизами, гофмаршалами, группенфюрерами – как их там еще…
Да, имеется еще немалый спрос на литературу «из жизни виконтов». Читатель-обыватель любит следить за головоломными интригами коварных властителей, манипуляциями с толстенными пачками денег, переходящими из рук в руки, умопомрачительными соблазнительницами, немыслимыми злодеями.
Книга Марка Еленина – как раз о злодеях.
Да, сколь ни удивительно для нашей литературы, но это так, ибо за редчайшими исключениями все действующие лица повествования предстают в самых мрачных и мерзостных красках. Бесчисленные генералы, бароны, гвардейцы и прочая, и прочая – все до одного предатели, интриганы, двурушники, подлецы, пьяницы, лихоимцы и т.п., лишенные всех человеческих, даже простейших, самых обыденно-житейских чувств и мыслей. Если один персонаж что-то обещает другому, то тут же следует авторская подсказка: обманывает. Если говорят о любви, значит, ненавидят, о бескорыстии – значит, замышляют какой-то гешефт, если мечтают, то о чем-то грязном и корыстном. И так последовательно во всем произведении – настойчиво, целенаправленно.
Почти все герои романа – подлинно существовавшие лица, и о каждом из них рассказывается какой-нибудь анекдот или сплетня. И оказывается в итоге, что белогвардейские генералы и полковники воюют не столько с красными, сколько злоумышляют друг против друга. С особым тщанием описываются всякого рода финансовые аферы, эта мало знакомая современному читателю область «деятельности» раскрывается обстоятельно и с вниманием к подробностям.
В повествовании превеликое множество всякого рода зверских сцен. Убийства, грабежи, изнасилования, пьяные оргии, сумасбродства наркоманов, перестрелки и драки обезумевших и потерявших человеческий облик существ. С особым пристрастием к такого типа подробностям описаны ужасы белой эвакуации из Крыма.
Переполненные палубы, давка и теснота, старики и старухи под осенним дождем, отчаяние и припадки, а также всякого рода скверности и низости (православный священник спит в трюме с девкой и ругается с паствой и т.п.). Тут чувствуется даже какое-то сладострастие – в живописании чужих страданий и слез. Подобное равнодушие к людскому горю – пусть даже к людям, лишенным авторского сочувствия, – граничит с нравственной жесткостью, идущей вразрез с традициями нашей литературы. Где же тут заинтересованное желание понять, осмыслить, научиться чему-то хотя бы из чужого и ложного опыта?..
Рассмотрим теперь историческую, фактическую подоснову этого повествования. Нельзя не признать: автор изучил обширный круг литературы по своей теме. Кстати говоря, круг этот необычайно велик. Оказавшись не у дел, в эмиграции, огромное множество бывших белых – от «вождей» до самых рядовых капитанов и поручиков – написали свои воспоминания. Они достаточно известны в научной литературе. Мемуаристика эта носила крайне пристрастный, нервный характер. Сводились личные счеты, продолжались взаимные обвинения, наносились печатные оскорбления друг другу, выплескивалось наружу все порочащее противников (нередко и придуманное). В этом обилии взаимных обвинений и просто дрязг в избытке можно отыскать всякого рода злачный, а то и пикантный материалец.
Некоторые сцены в романе точно изложены по воспоминаниям А.И. Деникина «Очерки русской смуты» (убийство генерала Романовского в Константинополе и др.). Много почерпнуто из «Записок» П.Н. Врангеля, часто идет прямой пересказ этих воспоминаний, названных в романе почему-то «дневником». Используются и даже перелагаются целые эпизоды из многих иных, гораздо менее известных произведений белогвардейской мемуаристики. Например, биография последнего командира дроздовской дивизии А.В. Туркула излагается по его книге «Дроздовцы в огне» (Белград, 1937), а некоторые подробности из истории «героев» марковской дивизии – по двухтомнику «Марковцы в боях и походах за Россию» (Париж, 1962, 1964). Сообщаются даже некоторые подробности из воспоминаний матери генерала Врангеля, опубликованных И.В. Гессеном в 20-х годах в Берлине
[9]. Широко использованы и воспоминания Александра Вертинского, опубликованные уже в Советском Союзе (например, многие сцены с генералом Слащевым), хотя сам Вертинский, пробывший всю врангелевскую эпопею в Крыму, в романе не упомянут.
