От большевистского Центрального комитета РСДРП в Циммервальде были Ленин и Григорий Зиновьев, от меньшевистского Организационного комитета — Павел Аксельрод и Юлий Мартов, от эсеров — Виктор Чернов и ветеран ещё из народников Марк Натансон («Бобров»)… От «латышей» в Циммервальд приехал Ян Берзин, от польской «левицы» — Варский. Присутствовал в Циммервальде и Троцкий — всё так же якобы «нефракционный»…
Ленин много выступал по всем вопросам повестки дня, полемизируя с депутатом рейхстага Георгом Ледебуром, но итоговый манифест конференции был скорее пацифистским, чем пролетарским. Тем не менее Ленин собрал на конференции группу «левых циммервальдистов», известных и как «Циммервальдская левая». Вначале её составили восемь человек: Ленин, Зиновьев, Берзин, швед Карл Хёглунд и норвежец Туре Нерман, Карл Радек, немецкий экономист Юлиан Борхардт и швейцарец Фридрих Платтен…
Как-никак, это было расширение европейских связей, кое-кто из членов «Циммервальдской левой» позднее работал уже в европейском коммунистическом движении.
Оформилась в Циммервальде и «Циммервальдская правая» — так называемый «Циммервальдский Интернационал». Он просуществовал до 1919 года, переходя на всё более оппортунистические позиции.
Итак, 1915 год прошёл для Ленина в трудах и трудах… Наступил 1916 год, проходивший в тех же трудах…
Впрочем, пока что это была мало видимая внешнему миру работа — соседи Ленина по дому представления не имели о том, что рядом с ними обдумываются, обсуждаются и продумываются вопросы, без преувеличения, всемирно-исторического значения, а имя их скромно одетого и скромно живущего соседа через два года будет греметь по всему миру.
Жизнь Ленина шла как бы в двух измерениях…
Одно измерение было скромно житейским, как у всех… Ульяновы никогда не руководствовались обывательским: «жизнь есть жизнь», но от «жизни» невозможно было полностью уйти по существенной причине — скромности материальной и финансовой базы… Если бы в распоряжении Ленина действительно было то «золото», которое ему позднее стали приписывать, тогда — конечно… Но никаких «золотых миллионов» не имелось — были скромные тысячи, а то и сотни рублей и франков…
Второе измерение имело мировой, исторический, вселенский размах, но — в отличие от первого, в нём мог жить лишь тот, кто умел не только предвидеть будущее, а готовил его. И хотя сомнения порой не могли не приходить, хотя от «быта» уйти — по скромности средств — было невозможно, Ленин повседневно жил больше в эпохальном будущем, чем в том настоящем, которым пробавлялисьобыватели.
Непросто было годами жить при таких психологических «ножницах»: следить за кастрюлей с молоком на кухне и в то же время уникально осмыслять самые острые вопросы социального бытия человечества. С одной стороны — почти полная невозможность значимо влиять на текущий политический процесс, с другой — сознание своего потенциала великого социального реформатора. Плюс — оторванность от России…
Это изнуряло даже такую натуру, как ленинская.
Среди его переписки 1916 года отыскиваются два показательных письма. Первое адресовано большевичке С. Н. Равич («Ольге») (1879–1957) — жене В. А. Карпинского («Минина») (1880–1965), заведующего библиотекой и архивом ЦК РСДРП в Женеве, и написано 3 июня 1916 года:
«Дорогая Ольга! Я Вам должен за библиотеку — проверьте по книжечке — за год плюс за обед (1.50 или около того). Деньги у меня есть и реферат лозаннский покрыл поездку и дал доход.
Большой привет В. К. (В. А. Карпинскому. — С. К.) и salut Вам!
Ваш Ленин»
[168].
Долг за библиотеку — это невнесённая плата за пользование богатой партийной библиотекой, основу которой составила библиотека известного издателя социал-демократической литературы Г. А. Куклина (1877–1907). По завещанию Куклина, с 1903 года большевика, библиотека после его смерти была передана партии большевиков.
Второе письмо написано через несколько дней и адресовано Карпинскому и Равич:
«Дорогие друзья! Напрасно Вы поднимаете историю. Ольга даже насильно совала мне деньги в карман (я их оставил на столе, пока она ещё не вставала). Зачем отступать от истины, тов. Ольга? Это нехорошо.
К насилию прибегали Вы, и всякий третейский суд — если Вы решили довести дело до третейского суда между нами — Вас осудит, ей-ей!
Прошлый реферат я взял много денег, этот меньше, но всё же взял сверх нормальных расходов на жизнь. Значит, платить могу и, раз начал, значит, должен… Очень прошу не поднимать склоки и судов, не упрямится, раз Вы явно неправы. Деньги посылаю; за обед в ресторане и за библиотеку (после однажды заплаченного месяца за все остальные) ещё не заплачено.
Прилагаю 16 frs и надеюсь, что не будете настаивать на своём, явно несправедливом и неправильном желании.
Salutations cordials («Сердечные приветы». — С. К.).
Ваш В. Ульянов»
[169].
Господи! Сколько шума из-за каких-то 16 франков — примерно русских 10 рублей! Это ведь не бог весть какая сумма… И хотя по тогдашним понятиям финансовая щепетильность была вообще-то нормой, сюжет с ленинскими 16 франками показывает не только действительный уровень достатка заграничных большевиков, но и немалую уже истрёпанность их нервов.
Вот ещё пример «нервов»…
8 апреля 1916 года Крупская пишет в Стокгольм Шляпникову — чуть ли не единственному надёжному связному между Лениным и Россией:
«Дорогой друг! Пришло Ваше письмо от 3 апреля, и немножко отлегло, а то тяжело как-то было читать Ваши раздражённые письма с обещанием уехать в Америку, с готовностью обвинить невесть в чём. Переписка — отвратительная вещь, недоразумения так и нарастают одно за другим… В пропавшем письме я писала подробно, почему нельзя тащить Григория (Зиновьева. — С. К.) ни в Россию, ни в Ваши края. Он очень близко принял к сердцу Ваш упрёк, что он не переехал в Стокгольм…
Иногда Григорию до чёрта надоедает заграничное житьё, и он начинает метаться. А Вы подливаете масла в огонь своими упрёками… Стоял вопрос о переезде всей редакции, но встал вопрос о деньгах, о международном влиянии, о полицейских соображениях. О деньгах ставили японцам прямо вопрос, они сказали: у них нет. В Стокгольме жизнь гораздо дороже; тут Григорий служит в лаборатории, есть библиотеки и, следовательно, возможность хоть кое-что заработать литературно. В ближайшем будущем для всех нас и тут вопрос о заработке встанет очень остро…»
[170]
Вряд ли здесь надо что-то особо комментировать — годы эмиграции расшатали нервишки у всех… Пожалуй, надо лишь пояснить, что фраза о «японцах» не означает, что Ленин кроме немцев решил продаться ещё и японцам (которые, к слову, в Первую мировую войну воевали на стороне Антанты)… «Японцами» в своей среде называли Георгия Пятакова и Евгению Бош, потому что они эмигрировали в США через Японию.
