Однажды вошла дама, прибывшая, как выяснилось, со Среднего Запада, застенчивая, определенно некрасивая и плохо одетая. Большие карие глаза испуганного зайца, красивые каштановые волосы… Спокойное выражение лица свидетельствовало о сдержанности характера.
Проникшись к ней симпатией, я взялась ее преобразовывать. Сначала она захотела похудеть и постригла волосы таким образом, что прическа делала ее голову похожей на каску. Она стала выглядеть взрослее, и ширококостность, вначале ее смущавшая, превратилась в преимущество и уже придавала ей странную красоту. Она выбирала очень простые платья, хорошо подходившие к строению ее тела, довольно крупные украшения, тоже в соответствии с пропорциями, смелые и глубокие цвета, много черного и белого. Она вышла замуж за обладавшего тонким вкусом молодого человека, который помог ей создать себя заново.
У себя дома она носила изумительные китайские туалеты, передававшие ей свой характер, лишенный возраста.
Берет от Скиапарелли, 1937
Эта дама сделалась более чем элегантной, более чем красивой и повсюду, где появлялась, вызывала любопытство и интерес. Мы очень подружились, и я чрезвычайно гордилась ею, понимая, что сыграла главную роль в ее преображении. Увы, она умерла трагически; мы ее часто вспоминали вместе с ее мужем и друзьями как истинную женщину, которая понимала и лучше, чем кто-либо, носила мои платья.
Маркиза Луиза Казати
[68], другая моя клиентка, имела обыкновение останавливаться в отеле «Рейн» на противоположной стороне улицы. Высокая, худая, с сильно подведенными глазами, она олицетворяла прошедшую эпоху, когда некоторые дамы, красивые и богатые, принимали не сколько грубый образ при появлении на публике. Я знала таких еще в Риме, когда впервые вышла «в свет». Маркиза появилась у меня, ведя пантеру на поводке, усыпанном бриллиантами. Все, что у нее с тех пор осталось, – это черное бархатное платье, покрытое белой рисовой пудрой. Я отправила к ней молодую продавщицу с маленьким сувениром от бутика. Она застала маркизу в постели с макияжем прежних времен в стиле вамп, закутанную в покрывало из черных страусиных перьев, за завтраком, состоящим из вареной рыбы, которую запивала неразбавленным перно
[69], примеряя при этом шарф с рисунком из газетного текста.
– Во Франции я всегда ем французский завтрак, – сказала она. – Не хотите ли разделить его со мной?
– Благодарю, мадам, я уже позавтракала, – ответила воспитанная девушка, порядком ошеломленная.
Эльза Скиапарелли за рабочим столом, 1933
Поздно вечером тонкий темный силуэт маркизы возникал из мрака, точно так же, как много лет назад другая итальянка, знаменитая графиня Кастильоне, племянница Кавура
[70] и любовница Наполеона III, приютившаяся в доме № 26 на Вандомской площади, вышла ночью, закутанная в вуаль, вместе с двумя собаками. В маленьких комнатах на верхнем этаже, где в настоящее время живет Бушерон
[71], Кастильоне оплакивала в одиночестве неизбежный закат своей почти божественной красоты. Любопытно, какова была бы ее реакция с того света, если бы она встретила во время ночных прогулок огромного пса, боксера, который целыми днями терпеливо ожидал меня перед бутиком. Содрогнулась ли от отвращения ее хрупкая фигура, чье изящество вызывает в памяти образы декаданса, при виде другой итальянки, которая не хотела страдать и жалеть о своем прошлом, а бросилась, пренебрегая всеми предрассудками, в повседневный труд, суровый и дающий средства к жизни? В те времена мои мысли очень занимала Италия. Головокружительное возвышение Муссолини вызывало у меня сильное опасение. Никогда не занималась политикой, но, как всякий человек, обладающий нормальным умом и видением будущего, с опасением встречала новые концепции абсолютной власти и всеобщего рабства, которые приведут к худшей из всех войн. Я понимала, что Италия станет козлом отпущения для Европы. Итальянский народ со своим пресловутым энтузиазмом, закрыв глаза, отвечал на призыв, брошенный от имени молодежи и по этой причине обладающий притягательностью. Но молодые итальянцы не видели за этим призывом коварного плана и пропасти. Я открыто выражала свое мнение и высказывала беспокойство, которое вызывала у меня эта новая воинственная Италия.
В моем ателье работали несколько итальянок, одна – особенно способная и честолюбивая. Я нашла ее на улице Парижа, полумертвую от голода. Она принадлежала к хорошей, но слишком уж претенциозной семье. Я помогла ей обрести достойное положение, хотя многие друзья настраивали меня против нее, но я не верила им.
В том году я решила повезти Гого в Рим, чтобы она повидалась с бабушкой после большого перерыва. Гого становилась взрослой, и я подумала, что следует рассказать девочке о ее корнях. Дом, где жила тогда мать, служил и семье сестры, и для всех нас он был слишком мал. Наступила Пасха, а это означало: Рим занят паломниками и туристами со всего мира. Мы нашли комнаты в маленькой неизвестной гостинице, но, едва приехав, обнаружили, что наш багаж исчез без следа. Прошло несколько дней, я начала нервничать и наконец поняла иронию в ответах служащих гостиницы: «Что за наивность! Разве вы не понимаете, что такое современная Италия?!» Но я не прекращала поиски, жизнь во Франции, Америке и Англии мешала мне понять, что свободомыслие стало географическим понятием.
На третий день мне позвонила по телефону графиня М. и пригласила остановиться у нее:
– Невыносима мысль, что вы находитесь в этом ужасном месте! – сказала она.
– Но, – возразила я, – у меня нет никакой одежды.
– Какая разница! – ответила графиня.
Как только я объявила, что покидаю гостиницу, наши вещи появились в холле как по волшебству. Все было перерыто, но цело.
С великим облегчением мы с Гого покинули негостеприимный кров и поселились в прекрасном дворце моей подруги, характерном строении в стиле барокко, какое мог предложить только Рим. У меня были две очаровательные комнаты с отдельным выходом на улицу, салон, спальня для нас обеих, а в другом конце – ванная. Гого гуляла по Риму со своими кузенами, открывая места, где проходило детство ее матери; а я спокойно проводила время со старыми друзьями, познакомилась с новыми людьми, которые интересовались тканями и искусством, пыталась узнать, какие новшества появились в материях, в производстве. Но я совсем не занималась политикой. Однажды ночью – на самом деле в два часа ночи – меня разбудил настойчивый звон у входной двери. Гого спала глубоким сном, и некоторое время я не реагировала на звонок.
