— Они мне ничего не дают. Иногда я с середины пятницы до утра понедельника не получаю никакой еды.
Кларе уже частенько приходилось слышать подобные изречения. "Мне не дают есть. Меня бьют. Мой приемный отец как-то странно трогает меня. Меня все время запирают в подвале". Для нее уже стало привычным разбираться с подобными вещами.
Но в этом случае ей внезапно перестало хватать воздуха.
— Но, Мариус, не может ли быть так, что тебе иногда с пятницы до понедельника не хочется есть? Что ты на все говоришь "нет"?
Мальчик покачал головой.
Женщина решила докопаться до правды.
— Знаешь, у меня все же складывается впечатление, что ты иногда приносишь своим приемным родителям неприятности. Конечно же, у тебя было трудное время. Наверняка ты скучаешь по своим родным родителям. Это так?
Мариус кивнул. Он крепко сжал губы — так, как это делают, когда пытаются не заплакать.
— Может быть так, что ты с радостью доставляешь своим приемным родителям проблемы? — спросила Клара. — Поскольку считаешь, что в противном случае предаешь своих родных родителей? Ты голодаешь, чтобы показать им, что ты не принимаешь от них ничего. Тем самым ты ясно даешь им и себе понять, на чьей ты стороне: на стороне родных мамы и папы.
Теперь мальчик снова замотал головой, намного сильнее, чем до этого.
— Мои мама и папа сделали мне больно! — вдруг крикнул он. — Но Фред и Грета тоже делают мне больно! Он пнул меня по ноге, потому что я не хотел есть собачью еду. А потом он ткнул меня в нее лицом!
Горло Клары сжималось все сильнее.
— Но, Мариус… — произнесла она, заикаясь.
Взгляд, которым ребенок окинул ее, был почти презрительным.
— У моих родителей вы меня забрали. А у Леновски я должен оставаться. Только потому, что он адвокат и все его боятся!
— Это неправда. Но…
— Я ненавижу вас! Вы делаете вид, будто беспокоитесь обо мне. А на самом деле вам наплевать на меня. Вам всем на меня наплевать!
Выкрикнув это, мальчик тут же убежал. Теперь его хромота сильнее бросалась в глаза, чем до этого.
— Мариус! — позвала Клара. — Остановись! Не уходи!
Но он уже скрылся за углом. Женщина стояла одна на улице под ледяным ветром последнего февральского дня.
* * *
— А потом? — спокойно спросил Кронборг. — Что вы сделали?
Клара вытерла нос. Она не плакала, пока рассказывала, но заметила, что засопела.
— Я сделала то, что обязана была сделать: заявила о случившемся заведующей отделом.
— И?..
Клара вспомнила, с каким испугом и раздражением ее начальница отреагировала на это. С таким взглядом, который говорил: "Зачем вы ко мне с этим заявились?"
— Она попыталась принизить значение данного эпизода, — предположил комиссар.
— Типа того: "Нам ведь известны подобные заявления от приемных детей!" Ее, кажется, рассердило, что я с такой тревогой отреагировала на сообщение Мариуса. Она намекнула на то, что подобная реакция крайне непрофессиональна.
— И это вас задело?
Женщина с удивлением посмотрела на полицейского.
— А разве вас не задело бы, если б вам сказали, что вы непрофессиональны?
— Да, конечно, — задумчиво согласился Кронборг. — Кстати, у меня такое тоже случалось. Иногда я имею совершенно иное представление о деле, нежели мое руководство. Но меня трудно переубедить в однажды принятом решении, если я уверен в его правильности. В таком случае я становлюсь упрямым.
Клара смотрела мимо него на стену.
— В любом случае, тогда я, к сожалению, утратила уверенность. Моя шефиня сказала, что позаботится обо всем. Я спросила ее, что она собирается сделать, и та ответила, что поговорит с референтом социального департамента.
— Она сделала это?
— Думаю, что да. Я… прошло какое-то время, пока я опять не заговорила с ней об этом деле. Она сказала, что всё в порядке. Они еще раз проверили семью и не обнаружили ни малейших признаков, которые подтверждали бы высказывания Мариуса.
— А кто были эти они?
— Простите?
— Было сказано, что семью еще раз проверили. А кто были эти они, проверяющие?
— Я этого не спросила, — ответила Клара.
— Почему же?
— Я… я почему-то поняла, что должна молчать. Мое вмешательство было нежелательно. Все это решалось на более высоком уровне.
— Вам так сказали?
— Нет. Это скорее было высказано намеком. И потом, позже это дело у меня забрали.
Кронборг поднял брови.
— На каком основании?
— Моя шефиня лично занялась делом Леновски. Она считала, что мое отношение к семье предвзято, и не верила, что у меня с ними может теперь сложиться конструктивное сотрудничество. Мне хватало и других дел. И я была рада… — Женщина запнулась.
Приветливый взгляд полицейского, казалось, проникал до самого дна ее души.
— Вы были рады, что вылезли из этого тяжелого дела, если выразиться грубо. Вы были рады, что могли постепенно отойти от него и забыть все свои неприятные ощущения. Вы были рады, что вам не придется биться об углы и что вы вышли из этой передряги невредимой.
Его слова были как ядовитые стрелы — и при неизменно понимающем взгляде, с которым он говорил с Кларой, их воздействие только усиливалось.
— Да, — тихо ответила она, — вы правы. Я просто была рада, что все осталось позади. Что я смогла передать ответственность. Но…
Комиссар внимательно посмотрел на нее.
— Его глаза, — сказала Клара. — Взгляд, которым он в тот день посмотрел на меня… Этот взгляд меня еще очень долго преследовал. Потом, уже много позже, мне удалось забыть обо всем этом, но в конце концов… в конце концов, эта история и была причиной тому, что я сменила профессию. Во всяком случае, сейчас я так считаю. Я не справилась. Я приняла на себя большую вину. И поэтому с какого-то момента больше не могла продолжать эту работу.
* * *
— А я все время думал, что это из-за нас ты перестала работать, — сказал Берт, и в его голосе слышалась обида. — Чтобы полностью посвятить себя мне и нашему ребенку.
— Я могла бы работать полдня. После декретного отпуска. Понимаешь, ты и Мари стали для меня причиной больше никогда не работать… — Клара глубоко вздохнула. — Но, так или иначе, с тех пор уже ничего не было в порядке. Я хочу сказать… я не думала об этом постоянно. Более того, я все время пыталась об этом не думать. Мне удалось закопать всю эту историю на самом дне моей памяти. Но я больше не была счастлива в своей профессии. Я все время чувствовала себя уставшей, разбитой… Я почувствовала… облегчение, когда смогла навсегда оставить эту работу.
