– Но я не стал бы звонить чужой жене, – жестко сказал Даррен.
– Для него я не чужая жена, а просто друг, близкий друг, которому можно позвонить в трудную минуту.
– Он назвал тебя своим светом, черт бы его побрал!
– А я сказала, что у меня есть муж, и этот муж – ты. И плевать, как он меня называл! Прошу тебя, давай обсудим все не по телефону. С глазу на глаз, когда не будет рядом твоих друзей и наших с тобой детей.
Я живо представила, как сжимаются его челюсти. Как он закрывает глаза, потом медленно их открывает.
– Ты берешь с собой Виолетту? Ты же знаешь, я ему не доверяю.
– Да, я беру с собой Виолетту.
Конечно беру, куда же я ее сейчас дену? И Даррен это знал, хотя и находился на другом конце Бруклина.
– Хорошо, – сказал он. – Но мне это очень не нравится.
Я понимала: потом мне придется заглаживать ситуацию, придется многое объяснять и много извиняться, но сейчас надо мчаться в аэропорт. Надо встретиться с тобой.
На короткое время остановившись, чтобы забросить коляску домой, такси высадило нас у седьмого терминала. Мы вошли внутрь. Ты уже вышел из охраняемой зоны – без билета туда не пускали – и ждал нас у выхода. Сгорбившись, сломленный горем, ты сидел на скамейке. Локти упер в колени, подбородок положил на руки. Как только увидел меня, из глаз снова полились слезы. Я подбежала с Виолеттой на руках и села рядом, усадив дочь на колени. Интересно, что творилось в ее маленькой головке тогда… и что творилось в твоей? Оглядываясь сейчас в прошлое, я думаю, что это было не совсем педагогично с моей стороны. Виолетте не стоило присутствовать при этой сцене, видеть человека в таком ужасном состоянии. Если бы я соображала ясней, то позвонила бы какой-нибудь знакомой мамаше из нашего квартала, а Даррену сказала бы, что поеду без Виолетты, пусть с ума сходит, сколько хочет. Все бы тогда было по-другому.
Ты протянул ко мне руки и через Виолетту обнял меня. Я тоже, и Виолетта обняла насколько смогла маленькими ручонками.
– С тобой все в порядке, – пролепетала она. – Крови совсем нет.
Ты немного успокоился, и я нашла в сумочке ручку с блокнотом, после чего предложила Виолетте порисовать, а ты рассказал, что у твоей мамы была аневризма мозга. И тебе очень больно еще и потому, что почти год ты не мог съездить в Аризону повидаться с ней. А еще у тебя такое чувство, будто ты сорвался с якоря, не знаешь, куда плыть, как жить дальше, и тебя больше ничто не связывает с этой жизнью – уйдешь, и никто даже не заметит.
– Я замечу, – сказала я.
Пока мы разговаривали, Виолетта сидела на полу и рисовала, свободной рукой обнимая тебя за ногу.
– Думаю, и она тоже заметит.
Ты слегка улыбнулся печальной улыбкой.
Потом мы подошли к стойке, где продавали еду, и ты купил воду. Я предложила тебе съесть что-нибудь, бутерброд или хотя бы банан, но ты сказал, что кусок в горло не лезет.
Когда прощались, ты казался спокойней, чем в первые минуты, но у меня не выходили из головы твои слова: мол, у тебя такое чувство, будто ты сорвался с якоря, и так далее. Вокруг меня всегда было столько людей, и я не могла представить себе это чувство. Да и не хотелось.
Глава 64
Дети – поистине удивительные существа. Честное слово, удивительные. Открытые, заботливые, любящие, особенно когда им четыре с по- ловиной года.
– Мамин друг Гейб плакал, – сообщила она куклам. – Ему очень грустно.
– А можно, я подарю Гейбу эту картинку? – спросила она. – Тут нарисовано сердечко, солнышко и леденец на палочке. И наклейки, где человек улыбается. Потому что он радуется.
– Давай я сфотографирую, и мы пошлем ему на телефон, а?
Она кивнула и торжественно вручила мне картинку.
– Только не забудь поставить мобильник на зарядку, а то работать не будет, – предупредила дочь.
Эта ее фраза больше говорит обо мне, чем о ней. Или, пожалуй, об обеих.
Я сфотографировала картинку и послала тебе на электронный адрес, присовокупив небольшое объяснение. Помнишь? Через несколько минут пришел ответ.
Передай Виолетте спасибо.
– Хорошо, – сказала дочка. – Передай ему «пожалуйста».
Потом, за обедом, она рассказала все Даррену. И, к моему удивлению, добавила:
– Надо как-нибудь еще подбодрить его. Пусть приходит со мной поиграть. Я научу его печь булочки.
Мы с ней недавно стали заниматься выпечкой, и Виолетте этот процесс казался настоящим волшебством. Она подолгу могла стоять перед стеклянным окошком духовки и смотреть на противень с тестом, пока он не покрывался румяной корочкой и не превращался в булочку или пирог. Наблюдения свои она частенько сопровождала восторженными комментариями.
Даррен вскинул брови и посмотрел на меня.
– Она сама это придумала. Только что, – поспешила вставить я.
– Папочка, он был такой грустный, – сказала Виолетта. – Большой дядя, а плакал, как маленький. А когда человек плачет, надо его подбодрить. Нам в школе мисс Мелисса так говорила.
Я закусила губу. Я понимала, какие чувства обуревали Даррена, но также понимала, что, как и Виолетта, беспокоюсь о тебе и была бы не прочь встретиться с тобой еще раз перед твоим отъездом за океан.
– Она права. Тем более что так говорит мисс Мелисса.
В недоумении я пожала плечами. Я не собиралась ни на кого давить. Пусть сам думает и решает. Потому что ты, Гейб, как ни крути, а вывесил на своей ретроспективе портреты чужой жены. Но и без этого эпизода я бы все равно поняла Даррена, ответь он отказом. Он имел полное право не подпускать моего бывшего любовника к нашему дому. Если честно, я на его месте, скорее всего, сказала бы «нет». И мне бы следовало задуматься: чем обернется для всех нас твой визит? А я не задумалась. Мой брак казался таким крепким, и мне даже в голову не приходило, что, впустив тебя в свою жизнь, я изменю свое отношение к Даррену и наша семейная идиллия даст трещину. А ведь так и случилось. В то время я этого еще не понимала. И даже несколько месяцев спустя не понимала. Но, проанализируй я внимательно развитие событий, мне кажется, увидела бы: это было одно из тех мгновений, когда стоишь перед распутьем и не подозреваешь, что выбранное направление приведет в тупик.
А Даррен об этом думал, и на лбу его уже прорезалась складка шахматного игрока.
– Ну хорошо, – сказал он через несколько секунд в ответ на умоляющий взгляд Виолетты и мое деланое равнодушие; я сидела, уткнувшись в тарелку, и притворялась, что режу на мелкие кусочки лососину. – Ты права, Ви. Когда человеку грустно, его надо подбодрить.
Уж не перестал ли он видеть в тебе угрозу, подумала я в тот миг, уж не подействовали ли на него мои слова или слова Виолетты? Не пришло ли ему в голову, что, оказавшись в нашем доме, где стены увешаны семейными фотографиями, ты изменишься и я перестану быть для тебя столь желанной. Или посчитал, как, впрочем, и я тоже, что наш брак достаточно крепок, а остальное не имеет значения. Я никогда не интересовалась, почему он согласился, – приняла все как есть. Но я не сомневаюсь, причина была. Даррен ничего не делает просто так.
