Я, Габриель Винсент Сэмсон, в здравом уме и твердой памяти заявляю, что это моя последняя воля и завещание, которое отменяет все прежние написанные мной завещания.
Своим душеприказчиком я назначаю Адама Гринберга. В случае, если он будет не в состоянии или не пожелает исполнить мою просьбу, душеприказчиком я назначаю Джастина Кима.
А они знают, что произошло? Позвонил ли твой начальник и им тоже? Я, пожалуй, сама позвоню. Прежде всего Адаму.
Своего душеприказчика я наделяю полномочиями оплатить с моих счетов все издержки, связанные с моей смертью и погребением, а также все неоплаченные счета или долги.
Люси Картер-Максвелл я завещаю права на все мои произведения: все фотографии, которые я когда-либо сделал, а также мою книгу «Непокорные» и книгу, над которой работаю сейчас и текст которой хранится в моем ноутбуке, в папке под названием «Новые начинания». Свои авторские права я передаю в ее полное и безраздельное пользование.
Признаюсь, Гейб, я была удивлена. Уж не хотел ли ты тем самым попросить у меня прощения за то, что без разрешения вывесил мои фотографии на выставке в нью-йоркской галерее? Кроме того, я поняла, что это завещание свяжет меня с тобой на всю оставшуюся жизнь. И я успею умереть задолго до завершения срока действия твоих авторских прав. Думал ли ты об этом, когда писал завещание? Может, ты хотел таким образом как можно крепче связать нас?
После оплаты всех издержек, неоплаченных счетов и долгов оставшуюся часть моих денежных средств следует разделить на две равные доли между двумя благотворительными организациями: «Национальный мемориал и музей 11 сентября» и «Дети Вторника».
Если же Люси Картер-Максвелл захочет иметь любой принадлежащий мне материальный предмет, я даю на то полное свое согласие. В противном случае я бы хотел, чтобы мой душеприказчик подыскал подходящее место, куда это можно пожертвовать.
Я удостоверяю все вышесказанное собственноручной подписью. 8 июля 2014 года.
Не в этот ли день ты отправился в Газу? Неужели каждый раз, отправляясь в новый район конфликта, ты писал новое завещание? Или изменил его только один раз?
О многом мне бы хотелось поговорить с тобой, у меня накопился к тебе миллион вопросов, и как жаль, что я не могу их теперь задать. А как много мне бы хотелось тебе сказать. И тогда, прочитав завещание, я решила, что перед тем, как ты окончательно умрешь, мне нужно сказать тебе одну вещь, даже если ты не сможешь ответить, даже если я не буду знать, слышишь ты меня или нет.
Я вынула карточку Шошаны Бен-Ами и набрала номер.
– Как скоро в больнице смогут провести тест на отцовство? – спросила я.
Глава 79
На следующее утро я встретилась с Шошаной в больнице. Она договорилась с гинекологом, та обследовала меня и потом согласилась провести тест. А доктор Мизрахи дала распоряжение взять образец твоей крови.
Когда мы говорили с Шошаной по телефону, она еще не знала, как скоро могут быть готовы результаты теста.
– Я уточню, – сказала она, – но, по-моему, это может занять несколько дней. Завтра вечером у нас начинается Шаббат.
О Шаббате-то я и забыла. Но я прикинула, что, если результаты подготовят к утру воскресенья, уже хорошо. А пока я побуду с тобой.
Но судьба распорядилась иначе. У двери лаборатории, где делают анализ крови, нас встретила доктор Мизрахи.
– Мистер Сэмсон провел довольно беспокойную ночь, – сообщила она после обмена приветствиями, – правда, сейчас все нормализовалось.
– Прошу вас, зовите его Габриель, – попросила я, поскольку им была известна наша главная тайна, и мне было странно, что они говорят о нем в столь формальном ключе. – Что случилось?
– Слегка подскочила температура, – сказала она, когда мы прошли внутрь. – Врач-ординатор считает, что у него, возможно, развивается сепсис, но сейчас ему увеличили дозу антибиотика и ввели ацет-аминофен. Температуру удалось сбить. Пока его положение стабильно.
– Сепсис? – с ужасом переспросила я; при заражении крови вряд ли можно рассчитывать на достоверные результаты анализа.
– К сожалению, с пациентами в реанимации такое бывает. Это серьезное заражение. Но, кажется, Габриель избежал этой участи, по крайней мере на сегодня.
Мы уже были в лаборатории, доктор Мизрахи остановилась, я тоже.
– Он что, в любую минуту может умереть от сепсиса? – спросила я.
– Состояние реанимации предполагает множество рисков.
Я хотела попросить ее перечислить эти риски, но передумала.
– Есть ли возможность получить результат теста сегодня? – спросила я. – Или хотя бы завтра? Я не хочу, чтобы он умер, так ничего и не узнав.
У меня сдавило горло, и на секунду мелькнула мысль: на самом деле было бы легче, если бы ты умер сам, не важно, по какой причине, лишь бы мне не пришлось принимать роковое решение. Но мысль о том, что кровь в твоем организме заражена и отравляет тебя изнутри, заставила меня содрогнуться. Нельзя допустить, чтобы это случилось. Нельзя допустить, чтобы ты медленно угасал, без шансов на восстановление.
– Я узнаю, что можно сделать, – ответила доктор Мизрахи.
Потом человек с добрыми глазами и длинным вьющимся конским хвостом на затылке взял у меня кровь и пообещал прислать результат, как только он будет готов. А потом мы пошли к тебе.
Вот и мы, Гейб. Этим утром, войдя к тебе в палату, я вела себя гораздо лучше. Держалась хорошо, на пол не падала. В общем, старалась. Я же могу быть сильной. Особенно ради тебя. И ради ребенка. Я делала вид, что это моя работа и я в ответе за качественное ее выполнение. Я делала все, что могла.
Сиделка, когда я пришла, сказала, что в принципе ты можешь слышать меня. Я вспомнила слова доктора Шамира о твоем мозге, но сиделка все равно посоветовала поговорить с тобой. Что я и сделала.
Я пересказала всю нашу историю. Задавала тебе вопросы, на которые ты никогда уже не сможешь ответить. Сообщила о ребенке. Сказала, что он, возможно, твой. Хотя, может быть, и нет.
Не знаю, что было бы хуже.
Сейчас я держу тебя за руку. Чувствуешь мои пальцы?
Персоналу больницы не стоило подключать тебя ко всем этим приборам, но кто же знал, что так получится, и вот ты здесь, и отключить нельзя, пока я не дам добро. Я очень стараюсь не сердиться на тебя за это. Но честное слово, Гейб, как ты мог поставить меня в такое положение? Как ты мог попросить меня, чтобы я убила тебя? Ты подумал, каково будет мне при этом? Мне ведь придется до конца дней своих жить с этим, ты это понимаешь, Гейб? Я знаю, мне это будет сниться по ночам, снова и снова. Я буду ощущать накрахмаленные простыни, слышать твое размеренное дыхание, ведь воздух тебе подается машиной.
Ты не против, если я сейчас залезу к тебе? Я осторожно. Не притронусь к многочисленным трубкам. Не задену твоей сломанной руки. Просто… просто мне хочется еще раз обнять тебя. Мне так хорошо, когда моя голова лежит на твоей груди. Словно она всегда должна там лежать. Мне всегда было хорошо с тобой.
