– Но как там обстояли дела на самом деле, – сказала Мэри, – каждый волен предполагать на свой вкус.
Оттуда мы еще минут десять шли вдоль берега, пока не оказались близ Тропы великанов. Там мы встретили бледно-голубую четверорукую пришелицу, облаченную в ситцевую блузку и с широкополой соломенной шляпой на голове. Она рисовала акварелью базальтовые колонны, спускавшиеся гигантскими ступенями от самого неба к воде и исчезавшие под ней. Одну кисточку она держала в одной из правых рук, другую – в одной из левых и работала ими одновременно.
– Приятный денек, – приветливо сказала Мэри.
– О, привет! – Инопланетянка отложила кисти и отвернулась от своего одноногого мольберта. Своего имени она не назвала: в ее расе (я умел различать их) имена никогда не произносили вслух. – Вы местные?
Я хотел было отрицательно помотать головой, но Мэри опередила меня.
– Похоже, что так, – сказала она. Мне показалось, что она сознательно перешла на простонародное произношение, которого прежде я за нею не замечал. – Островом нашим любуетесь, так, штолича?
– О да. Совершенно очаровательная страна. Я никогда еще не видела столько зелени! – Инопланетянка широко взмахнула всеми четырьмя руками. – Столько оттенков зеленого, и все такие насыщенные, что даже глазам больно.
– Да, красивая страна, – согласилась Мэри. – Но в ней встречается и много грязи. Вы, значицца, посещали достопримечательности?
– Я побывала везде: в Таре, на Мохерских утесах, в Ньюгрейндже и на Кольце Керри. Я даже целовала Камень красноречия в Бларни. – Инопланетянка понизила голос и сделала всеми руками сложный жест, который, как я предположил, должен был означать смущенную усмешку. – Я надеялась увидеть кого-нибудь из маленького народца. Но, может быть, даже хорошо, что мне это не удалось. Вдруг они утащили бы меня в свои волшебные холмы, устроили бы пир с музыкой и пением, а выйдя оттуда наутро, я узнала бы, что прошли уже века, и все, кого я знала, давно умерли.
Я так и замер, поскольку хорошо знал, что Мэри воспринимает подобные разговоры как оскорбление. Но она лишь улыбнулась.
– Маленького народца бояться не нужно. Следует остерегаться мальчишек.
– Мальчишек?
– Угу. Ирландия, знаете ли, – это колыбель сопротивления. Днем тут вполне безопасно. А вот ночь принадлежит мальчишкам. – Она поднесла палец к губам, давая понять, что не намерена произносить вслух название организации. – Попадается одинокая инопланетница, так они непременно стараются убить ее, чтобы напугать других. Ключ от ее комнаты возьмут у хозяина. У них и веревки есть, и ружья всякие, и большие страшные ножи. Небольшая прогулка к ближайшему болоту, а шо там произойдет… А шо с их взять? Простые грубые мужики. Все заканчивается до рассвета, и свидетелей никогда не бывает. Никто ничего никогда не видит.
Руки инопланетянки заметно тряслись.
– В турагентстве мне ни слова об этом не сказали.
– Подумайте сами: зачем им говорить о таком?
– Что вы имеете в виду?
Мэри ничего не ответила. Она молча, неподвижно стояла и дожидалась с надменным видом, когда же чужачка поймет ее намеки.
После небольшой паузы инопланетянка сложила все четыре руки на груди, словно пыталась защититься от грозящего удара. Лишь после этого Мэри вновь заговорила:
– Правда, иногда они предупреждают. Какой-нибудь дружелюбно настроенный абориген может подойти и сообщить, что климат здешний, как оказалось, не слишком полезен для здоровья и лучше бы вам уехать, пока светло.
– Именно это и происходит сейчас? – тщательно подбирая слова, осведомилась инопланетянка.
– Что вы, конечно, нет, – с суровым, непроницаемым видом ответила Мэри. – Я, правда, слышала, что Австралия в это время года чудо как хороша.
С этими словами она резко повернулась и зашагала прочь так быстро, что мне пришлось чуть ли не бежать за нею. Когда мы отошли так, что инопланетянка наверняка не могла нас расслышать, я схватил Мэри за руку и сердито спросил:
– Зачем тебе понадобилось устраивать всю эту чертовщину?
– По-моему, это тебя совершенно не касается.
– Давай представим на минуточку, что касается. Так зачем?
– Чтобы чужаки боялись, – яростным полушепотом ответила она. – Они должны помнить, что Земля – это наша святыня и всегда такой останется. И пусть знают, что пусть даже они временно получили в руки хлыст, но эта планета им не принадлежит и никогда не будет принадлежать. – А потом ни с того ни с сего рассмеялась: – А ты видел, какая рожа сделалась у этой синей костлявой дряни? Она же совершенно позеленела!
– Кто же ты такая, Мэри О’Рейлли? – спросил я ее ночью, когда мы, скользкие от пота, раскинулись, обнаженные, на смятых простынях. Весь день я думал и понял, насколько мало она мне говорила о себе. Ее тело я знал куда лучше, чем ее мысли. – Что ты любишь и чего не любишь? На что ты надеешься и чего боишься? Что сделало тебя музыкантом и кем ты хочешь стать, когда повзрослеешь? – Я старался придать своим словам шутливый тон, но вопросы мои были как нельзя более серьезны.
– Слава богу, музыка всегда была со мною. Музыка стала моим спасением.
– Каким образом?
– Мои родители умерли на самом исходе войны. Я была еще ребенком, и меня поместили в сиротский приют, который совместно финансировали американцы и пришельцы. Это было частью компании по умиротворению покоренных народов. Нас растили как граждан вселенной, стараясь стереть всякие признаки национальности. Мы не слышали ни слова по-ирландски, не знали ничего о нашей истории или культуре. Только Древние Греция да Рим и Альдебаранский союз. И хвала Господу за нашу музыку! Как ни старались воспитатели привить нам легкое отношение к ней, как ни пытались внушить, что она лишь никчемное бряканье и бумканье, бездумные пляски для времяпрепровождения. Но мы-то понимали ее подрывную силу. Разумом мы сумели вырваться на свободу задолго до того, как нас в реальности выпустили из приюта.
Она все время говорила «мы», «нас» и «нам».
– Мэри, я ведь спрашивал совсем не об этом. Ты сейчас произнесла политическую речь. А я хочу узнать, кто ты есть на самом деле. Как человек.
Ее лицо окаменело.
– Я и есть то, что я есть. Ирландка. Музыкант. Патриот. Шалава, путающаяся с американским плейбоем.
Я почувствовал себя так, будто она залепила мне пощечину, но все же сумел сохранить улыбку на лице:
– Ты несправедлива.
Знаете, когда обнаженная женщина смотрит на тебя так, как посмотрела тогда Мэри, делается не на шутку страшно.
– Неужели? Разве ты не покидаешь планету через два дня? Или, может быть, ты намерен взять меня с собой? Ну-ка, расскажи, как ты все это себе представляешь!
Я потянулся к бутылке виски, стоявшей подле кровати. Мы почти опустошили ее, но на добрый глоток еще оставалось.
