Шествие женщин напоминало праздничную демонстрацию еще и потому, что у широко распахнутых ворот фабрики, куда вливалась колонна «демонстрантов» — в 6 утра или в 6 вечера, неукоснительно и во всякую погоду гремел лагерный оркестр, торжественно встречая дневную или ночную смену.
«Швейпром» работал круглосуточно, в две смены, каждая по 12 часов. Оркестр гремел и в дождь, и в пургу, и, конечно, давно никто не обращал на него никакого внимания, а возможно, просто не слышал…
Но для культурно-воспитательной части (КВЧ) лагеря это значилось важным «мероприятием» и придавало особый престиж лагерю: во-первых, бодрая, веселая и энергичная музыка взбадривала работниц; во-вторых, воспитывала ленивцев и нерадивых, опоздавших на общий развод и спешащих бегом догнать уходящую колонну; их оркестр с презрением встречал «Чижом»: «Чижик-пыжик, где ты был…»
Несомненно, укор и легкая сатира — лучший способ «перековки» преступников, для чего и существовали лагеря — так, очевидно, считали в КВЧ.
Зато если ворота фабрики запирались и к этому моменту оставались еще опоздавшие — тут уж было не до «Чижа»! Их тут же отправляли в КУР — колонну усиленного режима, где они и получали соответствующие взыскания и сроки «отсидки».
Иногда на разводе появлялся «сам» — наш «хозяин» и полновластный правитель, начальник лагеря Дудар, происходивший из венгров. Огромный, упитанный детина, с довольно добродушной физиономией. Впрочем, он действительно был достаточно добродушен и терпим: на самую виртуозную матерную брань, на которую не скупились наши уркаганки, он не обращал ни малейшего внимания и сам крыл не хуже. В общем, был бы «невредный», если бы не приступы бешеной ярости, которые вдруг нападали на него по самым пустяковым причинам. Тогда он лишался не только разума, логики и членораздельной речи, но и вообще человеческого облика.
Мне самой случилось оказаться причиной такой вспышки, позже я расскажу об этом трагикомическом происшествии, обернувшемся для меня серьезными последствиями.
Здесь же, у ворот, он хлопал в ладоши, притоптывал сапогами и ревел во всю глотку, перекрывая гром оркестра: «А ну, давай!.. Веселее!.. Шире шаг, мать твою!..»
Ко всему человек привыкает. Привыкла и я. Но, впервые увидев зрелище «развода под оркестр» — только кумачовых флагов не хватало, я пришла в ужас и мне чуть не стало плохо…
Женщины шли молча, с усталыми, невыспавшимися лицами, невидящими, казалось, глазами, шли туда, где их ждали новые 12 часов однообразной, утомительной, но требующей неотрывного внимания работы. Две-три пятиминутные передышки и одна 20-минутная — на «обед». «Обедали» тут же, за машинкой, принесенным с собой ломтем хлеба, иногда немного смазанным повидлом или посыпанным сахаром…
«Швейпром» был женским лагерем. Работа считалась легкой, и работницами фабрики были женщины, получившие «третью категорию» при медицинском осмотре, т. е. негодные для тяжелых работ, в том числе на лесоповале. Конечно, за машинкой сидеть — не лес валить, и они справедливо считали себя «счастливыми»…
Основной контингент «Швейпрома» составляли бытовики: деревенские бабы, раскулаченные и бежавшие с мест поселений; работницы с фабрик (в те годы существовали какие-то «указы», по которым за катушку ниток, обнаруженную в кармане на проходной, давали десять лет); были и посаженные по 58-й статье, но в основном за болтовню, анекдоты и просто по глупости.
Было довольно много украинок. Эти несчастные женщины сидели за людоедство, получили по десять лет и почти все были отправлены на Соловки. Теперь их почему-то переправляли к нам на «Швейпром».
В начале 30-х годов на Украине был лютый голод, как потом говорили, специально устроенный Сталиным.
Не знаю, были ли случаи прямого людоедства, т. е. убийства с целью людоедства. Я о таких случаях не слышала, хотя со многими из украинок познакомилась довольно близко и даже подружилась. Некоторые действительно ели трупы. Рассказывали они об этом с содроганием и со слезами. Большинство имели детей и спасались от голодной смерти ради них… Ужас пережитого остался с ними на всю жизнь.
Я не понимала и сейчас не понимаю, почему за это несчастье, постигшее их, надо было еще наказывать тюрьмой?
На фабрике это были лучшие работницы, выдававшие продукцию высшего сорта, без единого огреха, и делавшие чуть ли не по две нормы за смену.
Были тут и молодые еще девчонки, сидевшие за мелкие кражи, не успевшие превратиться в настоящих уркаганок. Их было немного, но все же они кое-как задерживались на фабрике и к ним относились весьма снисходительно.
Настоящих же уркаганок усадить за машинку и приохотить к нудной работе не удавалось, и от них начальство старалось поскорей избавиться. Однако в лагере их было достаточно — в основном это были представительницы «колонны мамок». Такая специальная «колонна» существовала у нас на «Швейпроме». Это были не только наши, швейпромовские урки, но и присланные из других лагерей.
Несмотря на преследование «сожительства», оно существовало во всех лагерях и было, прежде всего, привилегией уголовного мира. Преследование преследованием, а заделалась «мамкой» — тут тебе и декретный отпуск, и усиленное питание, и вольготный отдых в «колонне мамок», откуда в течение года на работу никуда не посылали. Детишки особенно не досаждали — содержались они отдельно при лазарете, с надлежащим питанием и уходом. Почти никто из матерей не кормил детей грудью.
После года, если на воле не находилось родственников, желающих взять ребенка, их отправляли в детский дом.
В общем, быть «мамкой» было выгодно и удобно, и я знала уркаганок, которые нарожали в лагере по шесть-семь детей…
Как раз в то время в советском государстве был введен хозрасчет. Ну а лагерь никогда не желал отставать от «воли» — все то же самое, только территория поменьше да обнесена колючей проволокой. На «Швейпроме», как и в некоторых других лагерях, тоже ввели свой хозрасчет.
Итак, никаких тебе талонов на обед. Никаких пайков — ни ударных, ни штрафных. Сколько заработал — столько и получи — деньгами. И отправляйся в столовую, бери там приглянувшийся (и по твоему карману!) обед, в ларечке купи хлеба и конфеток к чаю…
Все это было бы хорошо, если бы не… нормы. Ах, эти нормы! Хронометражисты со своими хронометрами так и шныряли между конвейерами. Так и зыркали глазами — нельзя ли тут сократить время на операцию, нельзя ли отнять у нормы хоть несколько секунд? В результате нормы были так жестки, что заработка едва-едва хватало на пропитание.
Служащие — бухгалтеры, счетоводы и т. д. — получали маленькую, но твердую зарплату, на которую все-таки прожить было можно.
А украинки с Соловков, попав в лагерь, где можно было заработать лишнюю копейку и послать ее домой, просто ожили. Были они женщины работящие, толковые, быстро освоили электрические машинки, поняли идею и выгоды хозрасчета и быстро одолели нормы. «У, сволочи, — шипели на них остальные, — из-за вас и нормы повышают!» И это тоже, к сожалению, было правдой.
