— Он тяжело ранен, — ответил ему по «Петриксу» тот же солдат, который связывался с артиллеристами. — У нас здесь как минимум с десяток раненых и пятеро убитых, гауптштурмфюрер.
— Не о них речь, — рявкнул Кюндер в ответ. — Я распоряжусь, чтобы санитарная рота прибыла к вам. А ваша задача — немедленно отправляться к химическому заводу.
Бойцы нашего взвода смущенно посмотрели на меня. Я понимал, что им не хотелось бросать меня здесь, но обершарфюрер повторил приказ Кюндера. Мой взвод вынужден был подчиниться ему и оставить меня здесь вместе с остальными ранеными.
— Ты не волнуйся, — уверял меня Крендл. — Санитарная рота в двух шагах отсюда. Они сейчас будут.
Бойцы взвода стояли, не сводя с меня глаз, пока обершарфюрер не приказал отправляться. Бой смещался, это я определил по шуму битвы — выстрелам, пулеметным очередям и разрывам снарядов и гранат — лежа на полу ресторана вместе с еще тремя тяжело раненными и четырьмя убитыми.
Кое-как я переполз в угол помещения и улегся под массивным дубовым столом, чем напомнил себе собаку, приготовившуюся околеть. И хотя я убедил себя, что вот-вот явится кто-нибудь из санитарной роты, верилось в это с трудом. Я слишком хорошо знал Кюндера — вряд ли он станет проявлять заботу о каких-то там рядовых, это никак не входило в его приоритеты. Время от времени мышцы живота сокращались, мне было трудно дышать, трудно было позвать на помощь — боль от этого только усиливалась. Один из раненых выл от боли, лежавший рядом его товарищ умолял его замолчать. Остальные раненые тряслись будто в лихорадке.
Я лежал на правом боку, прижав рану от пули к полу. Так меньше ощущалась боль. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой — тут же начинались схваткообразные боли. Рана по-прежнему кровоточила.
Иногда на меня накатывали приступы необъяснимой и полнейшей эйфории, тогда мне казалось, что я нахожусь не в ресторане, а дома, в гостиной моих родителей в Магдебурге. На уровне сознания я понимал, что это галлюцинации, но не предпринял никаких попыток избавиться от них. Мне даже нравилось мое нынешнее состояние, хотя я понимал, что умираю. Боль ощущалась на фоне эйфории, или наоборот, и на мгновения мне казалось, что мой дух стоял рядом, созерцая лежавшее под столом мое тело. Я видел себя словно со стороны, глазами другого. Но треск пулеметной очереди и одиночные выстрелы вырвали меня из полузабытья. Снова была боль, снова я лежал на полу под столом.
Миновали часы, но никто из санитарной роты так и не появился. До меня донесся гул двигателей, потом голоса. Говорили по-русски. Через окно ресторана я увидел, как проехал неприятельский бронетранспортер, за которым следовали пехотинцы. Я едва успел пригнуться, когда несколько русских солдат вошли в помещение и острастки ради выпустили пару очередей из автомата над нашими головами. Когда наступающий неприятель удалился, и все стихло, я решился выглянуть из своего убежища. Русские палили не целясь, поэтому никто из моих раненых товарищей не пострадал.
Я снова улегся. Помню, что периодически впадал в забытье, потом снова приходил в себя. Будто во сне до меня стали доходить голоса, и я понял, что санитарная рота наконец решила побеспокоиться о нас. Но, очнувшись, я пришел в ужас: говорили по-русски:
— Они не мертвые? — спросил кто-то.
Двое русских склонились над телами наших погибших солдат. Его товарищ ответил что-то, я так и не понял, что именно. Тут послышался характерный металлический щелчок, его ни с чем не спутаешь — русские примкнули штыки винтовок. Потом я услышал, как штыки входят в живую плоть. Один из наших раненых вскрикнул, и русских, казалось, еще больше распалила его реакция. Один удар штыком, еще один... Я сбился со счета. Другой наш солдат СС выкрикнул, что, мол, сдаюсь, но русские, будто не слыша, прикончили штыками и его.
Я помнил, что, когда меня тащили, за мной протянулась кровавая полоса. И уже ждал, что оба вот-вот доберутся и до меня. Но тут снаружи прозвучал голос. Насколько я мог понять по обрывкам фраз, русских звали выйти наружу. Я услышал, как они второпях стали откидывать штыки и выскочили из помещения. Когда их шаги стихли, и я кое-как смог приподняться на локте, взору моему предстал ужас в чистом виде — изувеченные ударами штыков тела моих товарищей. Подобное не всякий раз и на скотобойне увидишь.
Когда над Боровиками сгустились сумерки, я потерял всякую надежду на спасение. Кюндер просто-напросто не стал ставить в известность никого из санитаров, посему я скоро умру, подумал я. В отдалении шел бой, и я уже стал подумывать о том, что бойцы моего взвода тоже наплевали на меня. Я изнывал от боли, харканья кровью, меня бросало то в жар, то в холод, но никто не приходил. Больше всего меня расстроило, что даже Крендл, и тот не появился. Или же все-таки пытался добраться сюда? А может, и Крендл, и весь остальной взвод давно погибли?
Я попытался выползти из этого ресторана, но из этого ничего не вышло — стоило чуть напрячь мышцы, и тело пронзала страшная боль. К тому же поблизости то и дело шныряли русские, я уже видел нескольких. Самым приемлемым выходом мне казалось не предпринимать никаких попыток скрыться, если сюда явятся русские, и, не оказывая им сопротивления, дать прикончить меня, по возможности быстро. Мне было наплевать, от чего погибнуть — от пули или штыка, — какая разница? Лишь бы только не было этой жуткой, всепроникающей боли.
Мое внимание привлек гул авиационных моторов. На город посыпались бомбы. Я не знал чьи — наши или русские. Я угодил под массированный авианалет и молил бога, чтобы хоть одна бомбочка, пусть даже самая маленькая прямиком упала бы на здание, где располагался ресторан.
Остававшиеся стекла высадило взрывной волной, потолок трещал, на полу подпрыгивали разбросанные тарелки, кастрюли, сковороды. Я со злорадным восторгом наблюдал за этим, призывая летчиков сбросить бомбы именно сюда, на меня. Но авианалет вскоре кончился, ни одна бомба так и не упала на здание, где я умирал.
Хлопнула дверь, в помещение вошли солдаты. Под ногами заскрипели осколки стекла. Раздалось несколько винтовочных выстрелов — с перепугу они приняли погибших за живых, возможно, за раненных во время авианалета. Русские отчаянно бранились, из их разговора я понял, что они кляли собственную авиацию. Судя по всему, советское командование решило принести в жертву чуточку своих солдат, лишь бы уничтожить как можно больше немцев.
Эти русские, в отличие от своих первых коллег-визитеров, стали расхаживать по помещению ресторана, в поисках съестного открывая дверцы шкафов и буфетов и посмеиваясь. Один из них, мельком взглянув на лужу крови, тут же невольно попятился, после чего шаркнул пару раз о пол подошвами сапог, боясь перепачкать их. Я уже подумал, вот сейчас подам голос, и сразу все кончится. Но тут снова загудели моторы бомбардировщиков, стали падать бомбы, и русские сломя голову бросились к дверям. Взрывной волной разорвавшейся поблизости в этот момент бомбы их отбросило назад, и они грохнулись на пол.
Я видел, как всего в паре метров от меня советский солдат, чертыхаясь, отряхивал с себя пыль. Он повернулся на бок, собираясь встать, и тут заметил под столом меня. Я, глядя будто сквозь него, изо всех сил старался притвориться мертвым. Оглядев лужу крови подо мной, он, похоже, поверил. И тут вновь грохнул взрыв бомбы. Я невольно мигнул, это не могло уйти от внимания русского солдата — он тут же сообразил, что я жив. Я видел, как его палец медленно сгибается на спусковом крючке, но тут его товарищи позвали его, и он, как показалось мне, с готовностью отвернулся, но в последний момент помедлил и вновь уставился на меня. Секунду или две спустя он несколько раз кивнул, пробормотал что-то непонятное и, поднявшись, стал нагонять своих. Еще мгновение спустя все они исчезли во тьме. А я потерял сознание.
