Мы вышли на улицу и были бесконечно рады тому, что наконец-то вырвались из этой обители смерти. Генрих облегченно вздохнул. Перед госпиталем стоял грузовик, который перевозил на военное кладбище тела, завернутые в парусину. Эти солдаты вышли победителями из множества боев, выдержали тяжелейшие многодневные переходы в летний зной и в лютую зимнюю стужу, не спасовали перед суровой русской зимой, пока, в конце концов, не пали жертвой маленькой русской вши.
* * *
Между тем на наш командный пункт прибыла рождественская почта и новенький радиоприемник. Этот аппарат оказался гораздо больше и мощнее того, по которому Нойхофф так любил слушать песню «Лили Марлен». Мы могли по нему принимать и слушать любую немецкую радиостанцию. После того как в течение долгих трех месяцев мы были полностью отрезаны от всех новостей с родины, это казалось нам просто великолепным.
Почта свалилась на нас как снежная лавина. Здесь были письма и посылки для восьмисот солдат батальона, скопившиеся за несколько недель. Лишь немногие из адресатов были еще среди нас. Мы рассортировали всю почту, и почти каждая фамилия будила в нас воспоминание об однополчанах, которым были адресованы те или иные посылки или письма. При этом мы часто вспоминали, когда и как они погибли. Вот этот товарищ очень рано, еще до того, как почта была отправлена. А вот тот перед самым Рождеством, когда почту уже везли по территории России. Следующий товарищ погиб сразу после Рождества, когда почта должна была бы уже попасть к нам. Все письма, которые невозможно было вручить, отправлялись невскрытыми с соответствующей пометкой назад. Но все посылки мы вскрывали. Мы забирали быстропортящиеся продукты, а все остальное возвращали отправителю, вкладывая в посылку сопроводительное письмо.
Оставшиеся в живых военнослужащие 3-го батальона получили свои рождественские подарки в марте. У нас теперь было полно печенья, кексов, шоколада, какао, ветчины, твердокопченых колбас, сухофруктов, орехов, сигар, сигарет, табака, сухих смесей для приготовления сладкого крема, консервов, кофе, чая. Сестры, жены и невесты отказывали себе в куске хлеба и приобретали эти подарки или выменивали их на какие-то другие вещи, чтобы доставить радость своим любимым, сражавшимся в далекой России. В посылки были вложены фотографии жен и детей, а в одной из них мы нашли крохотный детский башмачок с запиской: «Этот башмачок стал ему уже мал». Отец этого малыша погиб еще 28 декабря в бою за деревню Щитниково.
Я тоже получил целую кипу писем. Как я и ожидал, моя просьба перенести обручение на более поздний срок еще не дошла до Марты. В установленный срок все гости явились на обручение, но жених так и не появился. Как и на прошлое Рождество, тогда в Нормандии, Марта прислала мне миниатюрную рождественскую елочку. Ноак тоже получил похожую елочку, и при уютном свете огня, полыхавшего в русской печи, мерцании свечей и обилии снега за окном было совсем нетрудно перенестись на десять недель назад и представить себе, что сейчас Рождество.
Собственно говоря, мне надо было бы прочесть письма Марты в хронологической последовательности, но вместо этого я начал читать с самого свежего письма. Оно было отослано всего лишь три недели тому назад, и по какой-то случайности я получил его уже сегодня.
– Марта будет петь по радио, – сказал я Ноаку. – Послушай, что она пишет!
И я зачитал ему выдержку из ее письма: «3 марта в 20:00 доктор Эрнст Фабри и я будем исполнять дуэт в сцене на балконе из оперы «Ромео и Джульетта», и его будет передавать радиостанция Франкфурта. Может быть, вы сможете нас послушать…»
– Быстрее! – крикнул я. – Какое сегодня число?
– Не имею представления! Может быть, 3 марта?
– Генрих, а ты знаешь, какое сегодня число?
– Я думаю, сейчас еще февраль, герр ассистенцарцт!
Я позвонил на командный пункт полка и узнал, что сегодня 2 марта. Слава богу! Потом я стал энергично вращать ручку настройки радиоприемника, чтобы поймать Франкфурт. В конце концов мне удалось настроиться на Франкфурт, но слышимость была плохая.
– Генрих! – позвал я. – Мы можем раздобыть где-нибудь проволоку? Нам надо сделать более мощную антенну! Эта антенна – позор для нашего батальона! Отправляйся к связистам и скажи им, что мне нужна проволока!
Через час мы уже достали около восьмидесяти метров проволоки. Мы протянули ее во всех направлениях через ближайшие надворные постройки, а затем закрепили на крыше соседнего дома. Вот теперь мы слышали Франкфурт великолепно. В этот вечер я заснул счастливым человеком.
На следующее утро я сразу после завтрака отправился в путь в тыловые деревни. Я хотел провести медицинский осмотр всех русских, работавших на немцев, и сделать им прививки. Обычно я выезжал из Малахово ближе к обеду, но сегодня я собирался в любом случае вернуться назад пораньше.
Нина впустила меня в свою маленькую избушку. Внутри царило приятное тепло. На столе лежали рождественский пирог и круглое плоское печенье, очевидно подарки от какого-нибудь солдата. Я сам удивился тому, насколько это меня расстроило. От меня Нина иногда получала при случае лишь конину. Но рождественский пирог и печенье! Это было уже слишком!
– Вы сами испекли этот пирог? – спросил я.
– Нет, герр доктор! – ответила она и покраснела, как школьница. – Я получила это от одного немецкого солдата.
– Ага! И каков он на вкус? Умеют наши женщины печь вкусные пироги?
Она отвела глаза, завернула остатки пирога и печенье в чистый носовой платок и едва слышно ответила:
– Да, они очень вкусные!
– Может, и мне стоило принести вам рождественский пирог, который я получил из дома? – невольно вырвалось у меня, и я уже был готов прикусить себе язык из-за того, что устроил сцену из-за такого пустяка, как пирог.
– Нет! Я бы его не взяла! – поспешно сказала она. – Этот пирог я получила от человека, который для меня ничего не значит!
И она в упор посмотрела на меня, и на этот раз уже мне пришлось опустить глаза.
– Оставим эти пироги в покое! – проворчал я и позвал фельдфебеля, чтобы он принес мне список русских, подлежащих вакцинации.
Это оказались несколько стариков и женщин среднего возраста и большое число юных девушек, которые помогали на нашей полевой кухне. Я должен был проверить всех на возможное наличие туберкулеза и сделать прививки от тифа и брюшного паратифа. Нина разложила вакцины и шприцы на куске чистой материи, которую она несколько раз прогладила горячим утюгом.
Сначала я собирался осмотреть стариков, потом женщин и, наконец, молодых девушек. После осмотра я сделал старикам прививки. У одного из них была открытая форма туберкулеза, и его пришлось, к сожалению, освободить от службы. Затем наступила очередь пожилых женщин. Когда они разделись до пояса, сразу стало видно, что они страдают от недоедания, однако никаких заразных болезней у них не обнаружилось. Наконец, в комнату вошли юные девушки, среди которых не было, пожалуй, ни одной старше 18 лет, и начали раздеваться. Фельдфебель почувствовал себя весьма неудобно. Ведь он был военным медиком и все время служил в вермахте, где имел дело только с мужчинами и не привык к такому. Смутившись, он спросил у меня, не присмотреть ли ему лучше за лошадьми.
