Маленький солдат поддерживал Штольце с одной стороны, а унтер-офицер Шмидт – с другой. Передвигаясь таким образом, мы относительно быстро преодолели минное полк. Во время моего отсутствия тяжелораненые больше не поступали. Поэтому я смог сразу основательнее осмотреть Штольце.
В некоторых местах мышцы правой ноги были разорваны зазубренными осколками мины, и у Штольце были сильные ушибы. Но его крепкие кости выдержали удар, пришедшийся по касательной, и не сломались.
– Тебе здорово повезло! – сказал я. – Через пару недель ты снова будешь ГСС – годен к строевой службе!
Штольце с довольным видом ухмыльнулся. Я ввел ему противостолбнячную сыворотку и сделал укол морфия, поскольку он должен был испытывать адские боли, хотя и не показывал виду. Когда морфий начал действовать, он попытался встать.
– Теперь я снова достаточно здоров, чтобы вернуться к своей роте! – неожиданно заявил он.
– Послушай-ка хорошенько, что я тебе скажу! – настойчиво потребовал я, усаживая его на место. – Завтра твоя нога сильно распухнет! Как только действие морфия прекратится, ты будешь кричать от боли и вряд ли сможешь передвигаться. Если же ты считаешь, что сейчас тебе надо непременно пройтись, изволь, ты можешь с помощью своих бойцов спуститься к дороге, где тебя примерно через час подберет наша санитарная машина!
Опираясь на плечо солдата, Штольце неохотно двинулся к дороге. Там он еще раз обернулся и крикнул своим бойцам:
– Не беспокойтесь, ребята! Скоро я снова буду с вами! До свидания и всего хорошего!
Еще до того, как прибыл Нойхофф со своим штабом, всем раненым, находившимся на высоте 215, была оказана медицинская помощь. Тела тринадцати погибших были выложены в ряд. Хиллеманнс тоже был ранен: ранение в руку вывело его из строя. Мюллер оказал ему первую медицинскую помощь, а потом Фишер отвез его на нашем «Опеле» на дивизионный медицинский пункт. Это привело к перестановке в батальоне. Ламмердинг стал вместо Хиллеманнса адъютантом батальона, маленький лейтенант Беккер был назначен офицером-ординарцем, а Больски принял командование 10-й ротой Штольце.
* * *
Ко мне поспешно подошел Тульпин:
– Герр ассистенцарцт! Раненому с тяжелым ранением легкого становится все хуже! Складывается впечатление, что он задыхается!
– Черт побери! – невольно вырвалось у меня. Батальон как раз строился, чтобы продолжить наступление на заболоченную местность в районе деревни Осотня, и мне не хотелось отстать от своих. Повсюду в лесах прятались красноармейцы, отставшие от своих частей, и поэтому для нас, медицинских работников, было опасно терять связь со своим подразделением.
Я быстрым шагом направился к раненому. Он лежал на земле и жадно хватал ртом воздух, его состояние было крайне тяжелым. Я прослушал оба легких. Диагноз был однозначным: опасный для жизни клапанный пневмоторакс. Раневой канал действовал как своеобразный клапан, и при каждом вдохе в грудную клетку всасывалось слишком много воздуха. В результате между плеврой и поврежденным легким возникло избыточное давление воздуха, которое с правой раненой стороны прижимало легкое к грудной клетке и практически не позволяло ему работать. Обычный дыхательный шум почти не прослушивался. Но самая большая опасность заключалась в том, что избыточное давление в правом легочном отделе сильно давило на сердце и на левое легкое и уже вызвало опасное смещение органов. Видимо, раненый долго не протянет. У меня не было аппарата для оказания помощи раненым с пневмотораксом, и уже не оставалось времени, чтобы с помощью шприца постепенно удалить воздух из грудной клетки. Оставался только один-единственный шанс!
Я обильно смазал йодом правую сторону груди раненого, чтобы в грудную клетку не могли попасть бактерии, и ввел длинную полую иглу между двумя ребрами через плевру в грудную клетку. Воздух начал с шумом выходить наружу. Эта мера принесла раненому первое облегчение. Я быстро надел длинный резиновый шланг на внешнее отверстие иглы, прижал губы к концу шланга и потянул ртом воздух из грудной клетки.
Это был необычный и опасный метод. Если бы в грудную клетку попали бактерии или слюна, наверняка возник бы гнойный плеврит, который неминуемо привел бы к летальному исходу. Но у меня не было выбора. С огромной осторожностью я отсосал последние остатки воздуха из груди раненого, заклеил входное и выходное отверстия лейкопластырем и приказал отправить пациента в первой же санитарной машине вместе с раненными в брюшную полость. Затем я отправился в путь, чтобы как можно быстрее догнать свой батальон.
* * *
Вскоре наши саперы расчистили дорогу от тяжелых противотанковых мин. Мы сошли на обочину. Первая танковая дивизия устремилась вперед.
Уже через двенадцать дней (14 октября) она продвинется на триста километров на северо-восток и выйдет к городу Калинину
[48] на железнодорожной линии Москва – Ленинград, в ста пятидесяти километрах северо-западнее столицы Советского Союза. К сожалению, вскоре после этого погиб командир дивизии, отличный австрийский офицер, кавалер Рыцарского креста. Когда его дивизия проезжала мимо нашего батальона, он спрыгнул со своего командирского танка на обочину дороги и несколько минут шел вместе с нами пешком.
Конечно, наше продвижение вперед здесь, среди болот, было менее впечатляющим. Как Кагенек и предполагал, мы приблизились к гати, пересекающей болото.
Противостоявшие нам подразделения Красной армии охватила паника. Многие их пехотинцы целыми отделениями бросали оружие и без боя сдавались в плен. Мы захватили в качестве трофеев большое количество орудий, которые противник бросил при отступлении. В основном это были 76-мм пушки,
[49] прозванные нашими солдатами «ратш-бум», звук разрыва снаряда которых был слышан раньше, чем звук выстрела. Снаряды, выпущенные этими пушками, имели огромную начальную скорость
[50] и настильную траекторию полета.
Во второй половине дня наши штурмовые роты в ходе постоянно разгоравшихся боев прижали отступающих красноармейцев к самому болоту. Некоторые из них не хотели сдаваться в плен и попытались скрыться по гати, пересекавшей болото. Но это было бесполезно. Как только русские оказывались на гати, наши крупнокалиберные пулеметы буквально косили их своим огнем. При виде этой бойни у многих бойцов нашего батальона стало тревожно на душе, и они задумались о судьбе, которая ожидала их самих на другом конце гати. Ведь, конечно, по всей вероятности там мы попадем под точно такой смертоносный огонь красных пулеметчиков! Но у нас не оставалось выбора. Мы должны были захватить переход через это болото.
Уже в сумерках наши штурмовые группы и саперы вступили на гать. За ними на небольшом отдалении последовал и весь батальон. Если бы мы смогли под покровом ночи достичь противоположного края болота, то утром у нас была бы отличная исходная позиция для предстоящего боя.
