Я решил немедленно отправиться вперед в батальон. С тяжелым сердцем я отправился в путь вместе с санитаром-носильщиком. Метель прекратилась. Плотные тучи рассеялись, и на небе появились холодно мерцающие звезды. Одна из них сияла ярче остальных: Марс – звезда римского бога войны. Мерцая кроваво-красным светом, он проплывал, двигаясь по своей орбите, по небосклону над полями сражений под Калинином, словно выискивая что-то. Потом, видимо вдоволь насмотревшись на батальные сцены, Марс снова скрылся за тяжелым темным облаком, и опять с новой силой задул ледяной ветер из сибирской тундры. Стало заметно темнее, и снова пошел снег. Санитару и мне пришлось вжать голову в плечи и поднять повыше воротники своих шинелей, чтобы прикрыть уши от пронизывающего ветра.
На командном пункте 3-го батальона в покосившейся хибаре на краю деревни за столом с сильно коптящей керосиновой лампой одиноко сидел офицер. Это был командир. Он лишь устало поднял голову, когда я вошел и, встав навытяжку, отрапортовал:
– Прибыл для дальнейшего прохождения службы, герр майор!
– Так-так! Значит, вы снова тут! – с отсутствующим видом пробормотал Нойхофф и снова склонился над лежащей перед ним картой. Его палец медленно скользил по глянцевой поверхности карты, когда он глухим голосом заметил: – Нам конец, Хаапе! Отсюда нам не выбраться! – Он поднял голову и посмотрел на меня. Его пальцы нервно забарабанили по крышке стола, а воспаленные глаза увлажнились. – Все кончено, Хаапе! Такое вот положение! Теперь вы знаете все! Наш 3-й батальон до конца пройдет свой жертвенный путь, он сознательно приносится в жертву, чтобы спасти наши дивизии в Калинине!
– Каковы наши потери? – спросил я.
– Пока не известны. Положение очень запутанное. Но батальонный перевязочный пункт переполнен ранеными и обмороженными. А все из-за этого проклятого, собачьего холода, который в конце концов доконает нас! – в сердцах воскликнул Нойхофф. Немного помолчав, он продолжил уже более спокойным тоном: – Кагенек и Больски еще не вернулись из боя – скорее всего, оба погибли. Маленький Беккер и Ламмердинг пытаются установить связь с Бёмером и Штольце. Их 11-я и 10-я роты, я имею в виду то, что от них осталось, пытаются закрепиться в двух деревушках, лежащих перед нами, и организовать там оборону. Вот примерно и все.
– А где находится наш перевязочный пункт, герр майор?
– Через два дома от нас, вниз по улице!
Перевязочный пункт был забит до отказа, в воздухе висел едкий дым от жарко натопленной печи, но, самое главное, здесь было тепло. Совсем выбившийся из сил оберштаб-сарцт Вольпиус понуро сидел на ящике из-под медикаментов. Тульпин, Мюллер и Генрих работали не покладая рук.
– Бог мой! Да это же наш доктор! – донесся до меня тихий голос Мюллера. Повернувшись к Тульпину, тот толкнул унтер-офицера в бок.
– Смирно! – рявкнул Тульпин, совсем позабыв о том, что старый оберштабсарцт тоже находится в комнате.
– Ну, ну, только не переусердствуйте, Тульпин! – сказал я. – Да, отпуск оказался слишком коротким! Но я рад, что теперь снова с вами, там, где мне и положено быть! – Затем я обратился к Вольпиусу: – Герр оберштабсарцт, разрешите снова принять перевязочный пункт!
– Ах, пожалуйста, оставьте эти формальности! – ответил тот, не вставая со своего ящика.
– Вы сами можете видеть, – продолжил он и обвел рукой переполненную комнату, – как обстоят здесь дела и что мы уже успели сделать! Я всегда говорил, что дело добром не кончится, если мы свяжемся с Россией! Вспомните Наполеона! Мы все тут погибнем! Никто из нас не вернется домой, поверьте мне!
Я был возмущен до глубины души. Каким бы ни было его внутреннее состояние, он обязан взять себя в руки. Такие стенания со стороны офицера очень опасны. Среди солдат очень легко могла начаться паника, особенно среди раненых, находящихся в состоянии шока.
– В данный момент меня вообще не интересует, выберемся ли мы отсюда или нет, герр оберштабсарцт! – резко заявил я. – В любом случае мы обязаны оказать помощь раненым и обеспечить доставку тяжелораненых на дивизионный медицинский пункт! Вот давайте этим и займемся!
– Мы этим и занимаемся, разве нет? – обиженным тоном спросил он, продолжая сидеть на ящике.
– Тогда все в порядке! – У меня не было ни малейшего желания продолжать наш спор. – Если позволите, я переоденусь!
– Пожалуйста, оставьте вы эти формальности! – повторил он. – Они нам больше не понадобятся, так как всех нас ожидает одна и та же судьба… Я ведь всегда говорил…
И он опять завел свою волынку, но никто его не слушал.
Генрих достал мой походный сундучок. Я снял кожаный плащ, шинель и парадную форму, переоделся в повседневную полевую форму и натянул свои старые брюки. Как только я нахлобучил на голову стальную каску, повесил на пояс тяжелый комиссарский пистолет и набил карманы гранатами и патронами, то сразу почувствовал себя гораздо увереннее и спокойнее. Через несколько минут наша маленькая санитарная колонна была готова к отправке. Запряженные в сани выносливые русские лошадки резво побежали по дороге, увозя тяжелораненых на перевязочный пункт в Горках к унтерарцту Фреезе. Санитарные машины не могли проехать к нам, так как не могли преодолеть крутой подъем на высоком волжском берегу.
От жалости у меня сжалось сердце, когда я увидел обморожения, которые получили наши солдаты. У многих из них пальцы ног и ступни так примерзли к сапогам, что представляли собой сплошной кусок льда. Поэтому нам приходилось сначала разрезать весь сапог сверху донизу, а затем осторожно массировать и разминать ступни, пока они снова не становились мягкими и не начинали гнуться. Затем мы вытирали их насухо, обсыпали тальком, заворачивали в вату и накладывали толстую повязку. Четыре русские женщины, имевшие опыт в лечении обморожений, помогали нам всю ночь. В тяжелых случаях, когда солдат уже не мог терпеть адские боли, мы кололи ему морфий. Правда, с этим приходилось быть очень осторожным, поскольку морфий еще больше повышает чувствительность тела к холоду. После того как обмороженные конечности оттаивали, хирургам медико-санитарного батальона не оставалось ничего другого, кроме как ждать и смотреть, насколько омертвели и разрушились ткани, чтобы уже потом решить, что именно подлежало ампутации.
Наша задача оказалась еще сложнее, поскольку почти все раненые подверглись переохлаждению и имели обморожения разной степени тяжести. Это была монотонная, тяжелая работа. Но в конце концов мы оказали медицинскую помощь всем раненым и отправили всех тяжелораненых в тыл. Я мог снова отправиться на командный пункт батальона, чтобы узнать, как обстояли дела в боевых частях на передовой.
Ламмердинг, как всегда спокойный и уравновешенный, уже вернулся. Увидев меня, он ухмыльнулся и сказал:
– Мне жаль, что твой отпуск не состоялся. Но ты же у нас известный неудачник!
Вошел Маленький Беккер. Захлопнув за собой дверь, он радостно воскликнул:
– Привет, герр ассистенцарцт! Как там было в Германии? Надеюсь, вы не забыли оправить мое письмо! – Потом, перейдя на серьезный тон, он доложил Нойхоффу: – Кагенек жив и здоров! Сейчас он совещается с обер-лейтенантом Бёмером. Через десять минут он будет здесь!
