Ещё с вечера она приказала приготовить себе парадное платье — мало ли для чего оно могло понадобиться, — а уж если ехать в Петергоф на парадный обед, то без такого парадного платья, или робы, как называли этот тяжёлый наряд, не обойтись. Так она и не решила, поедет в Петергоф или же притворится больной, провертелась в громоздких тяжёлых одеялах до самого рассвета и заснула, вся наполненная мрачными предчувствиями и тягостными думами...
Так и не увидела Екатерина Романовна, как подъехала к казармам Измайловского полка будущая самодержавная императрица, как метался Григорий Орлов от одного домишка до другого, где жили солдаты, и сперва появились перед Екатериной лишь с десяток солдат. Но и они кричали ей здравицу, хлопали ошалелыми глазами, глядя, как с их помощью, с их согласия и ободрения становится на русский престол жена их государя, приехавшая просить у солдат защиты от мужа-самодура, угрожающего её жизни, а главное — жизни наследника трона, Павла...
Григорий бегал и бегал от одного домишка до другого, солдаты выскакивали в одном нижнем белье, но, схватившись за ружья, подбегали к поцарапанной обветшалой коляске, где в траурном платье и неказистой чёрной шляпе, собрав волосы на затылке под простенький гребень, стояла Екатерина.
Она обратилась к ним со словами, которые могли бы растрогать сердце самого жестокосердного человека, просила защиты и ободрения. И солдаты в немом восторге от собственной значимости дивились на эту кроткую и трогательную беззащитную женщину, ищущую у них защиты и утешения.
А Григорий уже вёл к коляске старенького полкового священника — отца Алексея — и тут же стал приводить к присяге солдат. Отец Алексей давно уже был обласкан Орловыми, и Екатерина понимала, что без его согласия, без его участия не смогла бы состояться эта скоропалительная присяга, которую солдаты давали ей, матушке-государыне Екатерине...
Но тут на своём гнедом иноходце появился полковник Измайловского полка, и сердце Екатерины дрогнуло: а ну как своенравный полковник, малороссийский гетман, обласканный и задаренный троном всем, что только было возможно, гаркнет на солдат, скажет слова о верности императору, которых Екатерина боялась, солдаты ведь тоже давали ему присягу, — и всё рухнет, ничто не состоится. Но она одёрнула себя: прекрасно зная об отношении Разумовского к императору, далее и думать не хотела, что Кирилл Разумовский пойдёт против неё...
И полковник сделал так, как представляла себе Екатерина ещё за минуту до его поступка: он спрыгнул со своего громадного коня, упал на колени перед Екатериной и приложился губами к её руке...
Она победила Измайловский полк, хотя хорошо понимала, что ничего ещё не кончено, что надо поднять солдат других полков, что одного Измайловского полка совершенно недостаточно. И это нужно было делать теперь, сейчас, хоть ни плана, ни какого-либо устремления всё ещё так и не состоялось. Григорий предложил идти всем полком с Екатериной во главе на Фонтанку, к Семёновскому полку, чтобы поднять этот полк, и снова идти, теперь уже к Преображенскому, потом к другим полкам, которые уже были готовы к тому, чтобы провозгласить Екатерину самодержицей.
Но едва полк, так и не построившийся в стройные колонны, повернул на мост через Неву, чтобы свернуть направо, к казармам Семёновского полка, как надобность в этом миновала — семёновцы бежали навстречу, радостно крича, бежали толпой, без всякого строя: они давно уже были подготовлены Орловыми и теперь спешили занять первые места в кортеже Екатерины.
Екатерина давно уже поняла, что Алексей Орлов в принципе обманул её, ничто не было готово к перевороту, солдаты только теперь узнавали о провозглашении её императрицей, но она уяснила также, что момент был действительно нужным, именно этот момент, потому что в армии высшей точкой недовольства Петром оставалось лишь это время. И пусть всё идёт так, как идёт — распропагандированные солдаты присоединяются к кортежу Екатерины, всё ещё едущей в дрянной коляске, в траурном платье и чёрной шляпе...
Французский поверенный в иностранных делах в Петербурге Рюльер так писал о восхождении Екатерины на престол:
«Чтобы сделаться самодержавной властительницей самого обширного государства в мире, прибыла Екатерина между семью и восемью часами, она отправилась в дорогу, поверив на слово солдату, везли её крестьяне, сопровождал любовник, и сзади следовали горничная и парикмахер...»
Бежали и бежали к Екатерине солдаты других полков, узнавшие о перевороте, и становились в хвост огромной уже к девяти часам процессии. Лишь один Преображенский полк сделал слабую попытку сопротивления.
Командовал ротой в этом полку Семён Воронцов, и полк был предан Петру. Семён, как и другие, мечтал о том, чтобы его сестра заняла место Екатерины, и сегодняшний парадный обед в Петергофе должен был упрочить не только его положение, но и положение всех его родичей.
Поэтому он не пожелал помогать делу, которое вело к краху всех его надежд. Кроме того, Семён Воронцов ни на минуту не забывал, что присягал он на верность Петру, и потому в решительную минуту он обратился к солдатам с речью, и под его влиянием полк бросился на толпу, обступившую Екатерину. Две маленькие армии встретились перед самой церковью Казанской Божьей Матери. Екатерину окружала беспорядочная, хотя и огромная толпа солдат, а преображенцы шли стройными рядами, и им ничего не стоило рассеять эту хаотическую свиту Екатерины.
Но счастье Екатерины было предопределено. Две армии стояли друг против друга, и неизвестно, кто выдержал бы это сражение.
Вдруг один из сослуживцев Семёна Воронцова, шедший в самом конце полка, крикнул изо всех сил:
— Ура! Да здравствует императрица!
И этого было достаточно: словно сигнальный выстрел потряс весь полк. Солдаты кинулись к своим братьям по оружию других полков, вставали на колени перед Екатериной и раскаивались в том, что собирались было рассеять толпу сторонников Екатерины. Они вымаливали у царицы прощение за то, что сразу не признали своих товарищей, винили во всём своих офицеров. Арестовав Воронцова и Воейкова, они заставили их переломить шпаги перед Екатериной.
Никогда, во всё время своего царствования не могла Екатерина забыть этот момент, когда её жизнь и корона были в такой опасности. Сердце у неё замерло, она следила глазами за колышущимся морем голов и каждую минуту ждала провала всей операции. И позже, при других обстоятельствах, в другие времена, не могла Екатерина простить Семёну Воронцову и Воейкову эту тягостную для неё минуту.
Семён Воронцов был известен как храбрый воин и отличный командир, но он вынужден был выйти в отставку, и Екатерина услала его в почётную ссылку — послом в Лондон. Недоброжелательством был отмечен каждый шаг Екатерины по отношению к Воронцову. Как ни странно, сестру его не коснулась тяжёлая царская десница. Екатерина просто приказала ей поселиться в подмосковных деревнях и не выезжать оттуда до её указа...
Минута, когда всё пришло в смятение, кончилась. Екатерина нимало не дрогнула и поспешила в Казанский собор. Священники встретили её с распростёртыми объятиями. И неудивительно. Только три дня назад при освящении евангелического костёла в Ораниенбауме Пётр распорядился считать все религии в государстве полноправными, и костёл для своих голштинцев был одним из его орудий, направленных против духовенства. Пётр приказал отобрать все земли, принадлежащие монастырям и церквям, и передать их в казну государства. Священники дружно восстали против этого, разнесли слухи, что император хочет всех записать в прусскую веру, притесняет духовенство. Екатерина явилась для них избавительницей и защитницей православия, их земель и богатств. Дружной семьёй вышли они из Казанского собора и устроили Екатерине благодарственный молебен по случаю вступления на российский престол...
