Очень внимательно читала это письмо Екатерина. И усмехалась. Разве в самом деле уяснил своё положение Пётр, если он хочет уехать в Голштинию, да ещё и получать субсидии от русского престола, разве не понял он, что свергнут, отринут от трона, разве имеет он право ещё что-то просить?
— У вас, ваше величество, есть документ, узаконивающий весь переворот, — не выдержала княгиня Дашкова, — теперь ваше положение безопасно.
Екатерина со вздохом прервала княгиню:
— Пётр сидит в Ораниенбауме, у него много голштинских солдат: если идти туда, может произойти кровопролитие, а этого я и опасаюсь.
Она пристально взглянула на Измайлова и проговорила:
— Мне нужен официальный документ — полное отречение от короны и по всем соответствующим правилам...
Она смотрела на генерала, и он понял, что необходимо сделать ему, чтобы завоевать милость императрицы.
— Если вы доверяете мне, — тихо ответил он, — я берусь доставить вам такой документ...
— Я вам верю, — также тихо сказала Екатерина, — но я дам вам бумагу, откуда надо будет переписать всё в точности, дословно, — тогда его отречение будет считаться действительным...
Екатерина написала записку Петру, в которой требовала, чтобы он «удостоверение дал письменно и своеручно» в том, что отказывается от престола «добровольно и непринуждённо».
Ещё несколько минут потребовалось, чтобы составить текст отречения, который Пётр должен был переписать и под которым ему следовало подписаться...
Всё так и случилось, как предсказывал Измайлов. Пётр настолько ослабел и стал беспомощным, на все согласным, что уговорить его оставить российский престол уже не составляло никакого труда.
Измайлов вышел из кабинета Петра, держа в руках нужную бумагу. На конце её стояла подпись Петра.
Григорий Орлов и князь Голицын, сопровождавшие Измайлова, схватили драгоценный акт отречения и тут же поспешили в Петергоф.
А через несколько минут после их отъезда отправился в Петергоф и Пётр — в закрытой четырёхместной карете с Гудовичем, Воронцовой и Измайловым. Генерал до конца выполнил свою миссию: он не только добился от Петра отречения, но и сумел привезти бывшего царя в Петергоф.
Конвой из гусар, которыми руководил молодой и красивый капрал Григорий Потёмкин, тут же окружил карету. Собственно, это не было арестом формальным, но так получалось, что Пётр попал в руки своих врагов и больше уже не сопротивлялся своей скорбной судьбе...
Едва он подъехал ко дворцу, как молча вышел, молча сдал дежурному офицеру свою шпагу, а лента Андреевского ордена была с него снята как излишняя. Гудович и Воронцова были арестованы, и Пётр остался один.
Ему предложили подобрать для себя место пребывания, он назвал Ропшу, и скоро карета поехала опять — теперь уже на отдалённую мызу
[26], в Ропшу, и сопровождали её гвардейцы под начальством Алексея Орлова.
Дело было сделано, можно было возвращаться в столицу...
Апартаменты княгине Дашковой отвели рядом с покоями императрицы. Она разделась, сбросив большие для её ног ботфорты, скинула надоевший гвардейский мундир и нырнула под легчайшее пуховое одеяло. Сон сморил её мгновенно...
А Екатерина в это время работала с секретарями, Паниным и сочиняла новый манифест, который был обращён к сенаторам. Собственно, это был почти дневник, и княгиня Дашкова первая прочла отчёт о петергофском походе, написанный собственноручно императрицей:
«Господа сенаторы!
Вы сами свидетели, каким образом, при самом начатии нашего предприятия, Божье благословение пред нами и всем Отечеством нашим излиялось, а чрез сие я вам объявляю, что оная рука Божия почти и конец всему делу благословенный оказывает.
Мы маршировали от Петербурга до половины пути в неизвестности, что делается в Ораниенбауме, и на половине пути получили подлинное известие, что бывший император со всем находившимся при нём двором, оставя свои мнимые голштинские войска, ретировался на яхте и галере в Кронштадт, куда мужеск и женск пол оного своего двора всех насильно без остатка с собою взял. Но это сие предприятие было им поздно затеяно...
В Кронштадте ему было объявлено, что другого государя, кроме нашего императорского величества, не знают. И было ему объявлено, что если он немедленно не ретируется, то пушками препровождён будет.
Сие от Кронштадта, а другое уведомление о нашем к нему приближении столь много отвагу его поразило, что в убежище он немедленно возымел к раскаянию, почему и прислал к нам два письма: первое через вице-канцлера Голицына на французском языке, в коем просил помилования, а другое через генерал-майора Михаила Львовича Измайлова своеручное ж, — писанные карандашом, что была б только его жизнь спасена, а он ничего столько не желает, как совершенно на век весь свой отказаться от скипетра российского и нам оный со всяким усердием и радостью оставить готов торжественным на весь свет признанием...
Сей момент бывший император к нам в Петергоф и удостоверение своеручное, которого и копию прилагаем, нам подал, а оригинальное мы сами Сенату отдадим.
Екатерина.
Петергоф, 1762 года, июня 29».
Дашкова застала торжествующую Екатерину в то время, когда ей наконец подали обед. Но до самого момента обеда увидела княгиня в столовой зале молодого поручика Григория Орлова, возлежавшего на канапе и вскрывавшего толстые пакеты, вероятно, присланные из Сената.
Княгиня остолбенела. Она много раз видела такие пакеты, приходившие к её дяде. В таких пакетах содержались все новости, а также все тайны царского двора. Как?! Какой-то молоденький поручик, хоть и красивый собой, вскрывает государственные пакеты, тогда как делать это должны лишь особые люди, занимающиеся государственными делами?!
— Молодой человек! — вскричала княгиня. — Как вы смеете вскрывать государственные пакеты, их можно открыть только по повелению государыни-императрицы!..
Григорий внимательно посмотрел на княгиню и обворожительно улыбнулся:
— Да она же сама и приказала мне ознакомиться с этими бумагами. Но тут такая скучища...
Он не встал, как полагалось бы при разговоре с дамой, да ещё такой родовитой, как княгиня, потянулся и даже зевнул.
— Эти пакеты могли бы оставаться нераспечатанными ещё несколько дней, пока императрица не назначит особых людей, чтобы просматривать их. Ни вы, ни я для этого не годимся...
— А, вы уже здесь, — промолвила Екатерина, входя в столовую залу. — Как вы, мой герой?
И снова княгиня была поражена, с какой фамильярностью императрица разговаривает с каким-то поручиком.
— Побаливает моя нога, — неожиданно тоном капризного ребёнка проговорил Орлов, — к обеду не встану...
