Дверца автомобиля захлопнулась, и Панечка уехала. А эти двое остались глядеть на угасающую красную полоску в небе, пытаясь не показывать вида, как они потрясены и встревожены.
Всю ночь строчил пулемет, свистели пули, рвались гранаты. К утру сводное подразделение красногвардейцев и самокатчиков выбило белых из гостиницы «Континенталь». Впереди – зубчатые стены Кремля и кремлевские башни Красной площади.
В трубки полевых телефонов с Замоскворецкой стороны и Остоженки все чаще прорывался командир красногвардейского отряда, директор московской обсерватории Павел Карлович Штернберг, спец по проблеме движения полюсов Земли и других планет Солнечной системы, хранивший в обсерватории оружие и боеприпасы. Там, у себя под телескопом, он изготавливал ручные бомбы.
– Довольно миндальничать! – с Кремлевской набережной громыхал Пал Карлыч сквозь треск проводов. – Жахнем по Кремлю тяжелой мортирной артиллерией, и точка.
– Взорвем все к чертовой бабушке! – подливал масла в огонь его сподвижник, старый химик, руководитель артиллерии Красной гвардии Замоскворецкого района пиротехник Гопиус.
Несколько часов назад эти двое предлагали разнести пироксилиновыми шашками и динамитом Китайгородскую стену: она служила крепостью для юнкеров. Однако удар красногвардейцев почти одновременно во все ворота сломил сопротивление на вверенной им территории, где каждый дом и церковную колокольню приходилось брать штурмом.
– А ну-ка задай им пфеферу! – кричал в телефонной трубке Штернберг, держа под обстрелом пулеметов и артиллерии штабы противника: один – в неприступном Александровском военном училище, другой – у Никитских ворот. – Сейчас мы устроим атаку Земли гигантскими астероидами!
Пешая, конная, автомобильная разведка доносила Квесису: очистили от юнкеров Театральную и Воскресенскую площади, здания Московского университета, Манеж, Исторический музей, Китай-город… Красные прорываются со всех сторон к центру. Заняты вокзалы, перекрыты пути подъезда эшелонов противника.
– Павел Карлович! – сдерживал Квесис разбушевавшегося астронома. – Белые вот-вот капитулируют. Их положение безнадежно. Не стоит производить лишних разрушений.
– Да пусть они там все запилятся пилой! – кричал звездочет Штернберг. – Или мы жертвуем людьми, или историческими памятниками!
Из Кремля вернулась Панечка, соскочила с подножки санитарного автомобиля.
– Ты что так долго? – заорал Макар. – Мы как на горящих углях сидим, а она ползет, как улитка.
Он оглядел ее, словно ощупывая глазами – точно ли она сохранилась вся в целости. Видно было, что у него отлегло от сердца. А Юлиус – просто молча глядел на нее, ожидательно. Вообще, она говорила, Квесис был молчаливый и благоразумный.
Паня сняла серый от пыли платок и доложила командирам: через Иверские ворота поднялись на безлюдную притихшую Красную площадь, объехали Лобное место. Автомобиль плотным кольцом окружили бойцы женского ударного батальона, ее вроде приняли за свою.
– Как наши? Много ли убитых и раненых? – теребили рукава Панечкиной черной санитарной шинели то ли женщины, то ли кто – во мгле не разобрать, видно, что народ плечистый, грудь вперед, в фуражках и огромных сапогах.
Выясняется: в Кремле заперт в каменных палатах мятежный пятьдесят шестой полк, верней, то, что от него осталось, – пятый день без продовольствия. Юнкера во второй цепи, пока отдыхают. Женскому батальону приказано стоять насмерть. И они стоят. Вот что рассказала Паня Юлиусу и Макару. Те слушали свою новую боевую подругу, вглядываясь в ее усталые глаза на бледном лице – то они зеленели, то ударяли голубизной.
Используя краткое затишье перед штурмом Кремля, Юлиус вытащил из кармана кисет с табаком.
– Нюхни! – сказал Макару и отсыпал ему табаку.
Оба они знали, что щепотки три «гренадерского зеленчака» могут протрезвить человека даже от внезапно вспыхнувшей любви.
Спустя несколько дней все разрешилось. Пошел снег, стало теплее, но чувствовалось, что скоро зима. ВРК отдал распоряжение начать артобстрел опорных пунктов Кремля, и сизокрылый Рябцев с оливковой ветвью, дабы избежать бессмысленного кровопролития, скрепя сердце согласился на мировую с бунтовщиками, взяв с них «честное большевистское слово» отпустить юнкеров и кадровых офицеров.
Но не открыл ворота Кремль, как Рябцев обещал, белые продолжали отстреливаться. С утра пораньше поперек Красной площади помчались самокатчики во главе с Макаром, пустил железную лошадь вскачь лихой возница под свист пулеметной россыпи с церковных колоколен, с крыш торговых рядов.
Тем временем Квесис и товарищ Пече со своими отрядами прошли под кремлевской стеной и взломали Спасские ворота.
Прямо за воротами валялся вывороченный булыжник, площадь усыпана осколками кирпичных стен, сломанными винтовками, кортиками, мертвыми телами, некуда ступить, чтобы не напороться на бомбу или пироксилиновую шашку. Под ногами крошево, из окон Николаевского дворца грохочут выстрелы.
Но всячески лавируя, Макар Стожаров как был на велосипеде, так и въехал в Кремль.
– Надо педали крутить быстрее пули, – серьезно объяснял он самокатчикам, – и проскочишь!
Со стороны Троицких и Никольских ворот подоспели еще красногвардейцы, так что к полудню весь Кремль был в руках большевиков.
Из часовни выбежали батюшки с иконами: «Ратуйте, братцы, – закричали, – не убивайте!»
– Передайте своим, – сказал Квесис. – Пусть они сдают оружие. На это у них есть пять минут.
Через пять минут на площадь вышли офицеры, юнкера и студенты. Кто-то добровольно бросал оружие, в своей книге «Мы – новый мир!» сообщал Стожаров, а некоторые во главе с полковником Пекарским сдавались безоружными, но имели при себе спрятанные ручные гранаты. Их закрыли в арсенале, освободив от заключения оставшихся в живых солдат пятьдесят шестого революционного полка. Кое-кого отправили под конвоем в Бутырку, кого-то расстреляли. Большинство, как и договаривались, отпускали на все четыре стороны, оставляя офицерам – именное оружие, а юнкерским училищам – оружие для дальнейшего обучения.
Расформированной Белой гвардии революционный комитет гарантировал свободу и неприкосновенность, хотя в районах, обуреваемых чувством сурового возмездия, требовали полного разгрома, чтобы все арестованные и «прочая буржуазная сволочь» были преданы властному революционному суду.
Зато вольноотпущенники сразу воспрянули духом и, уезжая из Москвы, договаривались через месяц встретиться на Дону, прямо на перроне образуя новые полки, дивизии, батальоны, как это и полагается неубиваемой гидре контрреволюции.
Москва вроде бы затихла, только иногда какие-то анархисты, желающие взять реванш, метались по чердакам, пугая жителей одиночными выстрелами под задымленным московским небом.
А за этим небом так же, как всегда, бессмысленно и вечно мерцали звезды, скученные в созвездия, тихо лился Млечный Путь, как будто не было ни революции, ни людей на Земле, а только черный бездонный космос.
