— Зачем ты это делаешь? Ты же приехала продавать елки и тусить с Хизер.
— Так и было, но…
Слово снова берет «Элизабет»:
— У вас нет будущего, Сьерра. Сколько бы он ни повторял «давай сосредоточимся на хорошем».
Я зажмуриваюсь.
— Не знаю, девочки. Но что, если у нас все получится?
Подношу фото поближе к Рэйчел. Первым делом та присвистывает, отмечая его ямочку.
— Ага, — отвечаю я. — Поверь, мне от этого не легче.
— Представь худший вариант развития событий, — «говорит» она. — Ну разобьет он тебе сердце. И что? В любом случае это неизбежно.
Я плюхаюсь на кровать, прижимая фото Калеба к груди.
— Я знаю.
Я выхожу из трейлера и иду в контору посмотреть, не нужна ли моя помощь. Клиентов немного. Завариваю в пасхальной кружке горячий шоколад и возвращаюсь в трейлер делать домашку. Эндрю пробирается между двумя пихтами Фрейзера
[17], самыми высокими на нашем базаре. Он тащит за собой садовый шланг. Вспомнив о нашей ссоре накануне, решаю быть с ним вежливой, все-таки мы с ним коллеги.
— Спасибо, что не забываешь проверять воду, — говорю я. — Деревья выглядят прекрасно.
Он игнорирует меня и, повернув насадку шланга, начинает опрыскивать хвою. Разговора по душам не выходит.
Вернувшись в трейлер, достаю ноутбук и просматриваю конспект главы, который набросала вчера вечером. Потом проверяю почту: мсье Каппо весьма недоволен тем, что я отменила наш телефонный разговор. Назначаю новую дату и выключаю компьютер.
Я слышу, как за окном папа просит Эндрю передать ему шланг. Он показывает, как правильно опрыскивать деревья, а потом возвращает шланг Эндрю. Тот кивает. Папа улыбается, похлопывает его по плечу и скрывается в гуще деревьев. А Эндрю вместо того, чтобы вернуться к работе, вдруг поворачивается в мою сторону.
Я опускаю занавеску и отскакиваю от окна.
Потом мне приходит в голову идея приготовить ужин для всей семьи: я нарезаю овощи из магазинчика Макгрегора и варю большую кастрюлю супа. Суп закипает, а на стоянку тем временем заруливает грузовик с новой партией елок. Дядя Брюс выскакивает из кабины, и грузовик тут же окружают рабочие: они забираются по лестнице в кузов, начинают разгружать деревья. А дядя Брюс бежит к трейлеру и открывает дверь.
— Пахнет потрясающе! — Он крепко обнимает меня. — А на улице все пропахло смолой и шестнадцатилетними мальчиками.
Он извиняется и скрывается в ванной. Я достаю из буфета специи, кладу щепотку в суп и неторопливо помешиваю свое блюдо деревянной ложкой. Дядя Брюс пробует мою стряпню и снова выходит на улицу. Прислонясь к кухонному шкафчику, я долго смотрю на закрывшуюся за ним дверь. В такие моменты мне кажется, что я могла бы заниматься этим всю жизнь. Ведь когда-то настанет день, когда мои родители состарятся, и мне придется решать судьбу плантации и елочного базара.
Но вот деревья разгружены. Папа остается раздавать указания рабочим, а мама с дядей Брюсом присоединяются ко мне. Они набрасываются на суп, заглатывая его, как голодные волки, и ни разу не упрекают меня за то, что отлынивала от тяжелой работы.
Налив себе добавки, дядя Брюс рассказывает про тетю Пенни. Та не проверила гирлянду прежде, чем украсить елку. «Ну разве так можно?» — сокрушается он. Когда она включила ее в розетку, оказалось, что половина лампочек не горит. И теперь у бедняжки освещена лишь половина елки.
Дядя Брюс выходит на улицу, чтобы сменить папу, а мама идет в маленькую спальню передохнуть перед вечерним наплывом покупателей. Появляется папа; я наливаю ему тарелку супа. Но он стоит в дверях, явно чем-то обеспокоенный, как будто хочет мне что-то сказать. Потом качает головой и идет в спальню.
На следующий день после обеда клиентов не так много, и я звоню Рэйчел.
— Ты не представляешь, что случилось! — сообщает она.
— Какой-нибудь актер увидел твое приглашение на зимний бал и согласился прийти?
— Иногда они соглашаются! Это хороший пиар. Я не теряю надежды, — отвечает она. — Но у меня кое-что получше.
— Выкладывай.
— У девчонки из «Рождественской песни»
[18], той, что играет Дух Прошлого Рождества — мононуклеоз!
[19] То есть, конечно, ничего хорошего, но… Меня взяли вместо нее!
Я смеюсь.
— Ну, хотя бы ты понимаешь, что мононуклеоз — это ничего хорошего.
Рэйчел тоже смеется.
— Ну да, ну да, но это же мононуклеоз, а не рак какой-нибудь. Короче, я знаю, что ты можешь не успеть, но билеты остались только на вечер воскресенья.
— То есть на завтра?
— Я уже все узнала. Есть поезд сегодня в полночь, и…
— Сегодня в полночь?
— Ты успеешь, и еще время останется, — говорит она.
Я, наверное, слишком долго молчу, потому что Рэйчел спрашивает, слышу ли я ее.
— Я спрошу, — отвечаю я. — Но ничего не обещаю.
— Конечно, — говорит она, — но попытка не пытка. Я так хочу тебя увидеть! И Элизабет. И ты могла бы остановиться у нас. С родителями я уже все обсудила. Расскажешь нам все об этом Калебе. А то ты как-то подозрительно молчишь.
— Он рассказал мне, что случилось с его сестрой, — отвечаю я. — И, думаю, он ничего не утаил.
— Так значит слухи о том, что он маньяк с ножом, не подтвердились?
— Я еще никому ничего не говорила, потому что все по-прежнему очень запутанно. Не знаю, что я к нему чувствую. Или что хотела бы чувствовать.
— Ничего не понимаю, — отвечает Рэйчел. — А ты, наверное, совсем запуталась.
— Теперь я знаю, что не надо его бояться, — продолжаю я, — но все время думаю о том, правильно ли продолжать встречаться с ним. Ведь через пару недель я уезжаю.
— Хмм… — Рэйчел постукивает по телефону. — Не думаю, что ты забудешь о нем, когда вернешься домой.
— Сомневаюсь, что это у меня получится.
Я заканчиваю разговор и иду в контору. Мама развешивает новые венки. На ней рабочая рубашка и темно-зеленый фартук с надписью: «Рождество не за горами». В прошлом году мы подарили его папе. Перед возвращением домой мы всегда дарим ему какую-нибудь ерунду. А дома уже ждут настоящие подарки.
