«А ты чем лучше, Легкокрылая? — с едва заметной улыбкой проговорил Лактамеон. — Тьма, боль, неодолимый страх и бездумность, а сердечко-то бьется, и пульс, как у всех, ведет свой счет в наших списках».
«Почему так?» — прокричала она ему по-ирски.
«Да потому, что твои тюремщики — садисты!»
В течение дня вокруг Дорис не утихала суета. Врачи и медсестры звякали у ее дверей ключами своей власти. Холодные обертывания, снотворные таблетки, консультации, беседы тревожили и злили обитательниц «четверки». Рядовых соплеменниц точила зависть к вновь прибывшей, которая нарушила их уклад и перетянула на себя всеобщее внимание. Мэри, подопечная доктора Доубен, стоя под дверью, начинала громко стонать при виде процессии в белых халатах, а Ли Миллер, сидевшая на своем обычном месте в холле, злобно бормотала:
— Эх, обдристался ты, докторишка. Забирай свои цацки да ступай домой… Она, считай, пропала. Докторишки ведь не понимают, когда в лужу сели.
Несколько дней спустя, когда Дорис собственной персоной появилась в холле, смертельно бледная и обессиленная, у нее уже было полно тайных недоброжелательниц. Дебора оценила ее с позиций мифа, который сочинила на пару с Карлой. Дорис отличалась жуткой худобой, наполовину поседела и пошатывалась от снотворного, но все равно искрилась жизнью. Как сложились ее отношения с миром, никто не знал, но уж точно она не стояла перед ним на коленях.
Из всех прочих она выделила Дебору — беспощадный глаз всего отделения.
— Чего вылупилась? — спросила Дорис твердым, непререкаемым тоном. — Сама тоже не королева красоты.
— Вы — повторная больная. — В ответ на неожиданный вопрос Дебора тоже выпалила неожиданную фразу.
— И дальше что?
— Из-за чего вы опять сюда попали?
— Не твое собачье дело!
— Нет, мое! — вскричала Дебора, но не успела ничего объяснить, потому что встревоженный кордон медперсонала загородил Дорис и оттеснил ее обратно в бокс.
У Деборы в ушах стучала злость, а на языке вертелся незаданный вопрос.
Ир зароптал; у Синклита уже был наготове язвительный смех. «Вот увидите!» — крикнула Дебора воинству своего другого измерения. И, бросившись к запертой уже двери, забарабанила кулаками.
— Эй! Слишком жестко показалось — из-за этого, что ли?
— Нет! Это я слишком жесткая, да и много всякого случилось, — прокричали из одиночки.
— А конкретно?
— А конкретно — не твое собачье дело!
— Но тут все твердят о выздоровлении… о выписке. Буквально все…
Ее услышали. Во избежание беспорядков тут же подтянулись санитары.
— Ступай отсюда, Дебора. Тебе здесь делать нечего, — загалдели белые пятна.
— Я разговариваю с Дорис.
Почти не надеясь на ответы, Дебора стояла на своем; на нее давила настоятельная необходимость спросить у этой двери (пусть от нее мало чего добьешься), не придется ли ей возвращать себе Цензора, и видимость здравомыслия, и все прочие обманы и ужасы, чтобы выжить в мелком, блеклом мире вне этих стен.
— Давай, давай, Блау… Шевелись. — Голоса предупреждали: если не пошевелишься, жди холодного обертывания, или карцера, или того и другого.
— Эй вы! — сказала дверь. — Слышите меня: хватит ее дергать. Может, я и сумею ответить этой слабоумной девке. Пускай задает свои вопросы, а там видно будет.
— Ривера, не суйся, куда не просят, — назидательно сказал топтавшийся сбоку санитар. — А ты, Блау…
— Ладно… — сказала Дебора. — Ладно.
В тот день Мэри, подопечная доктора Доубен, споткнулась, упала, и с ноги у нее слетел тапок, который поймала Дебора. Она кинула его обратно Мэри, и тут же началась игра — четыре или пять больных стали перебрасываться этим тапком из угла в угол и в общую спальню. Чтобы не пропустить бросок, Дебора в какой-то момент подпрыгнула, но неудачно приземлилась и подвернула лодыжку. Наутро заведующий отделением осмотрел травмированную ногу и заподозрил перелом.
— У нас рентгеновский аппарат вышел из строя, — сказал врач. — Придется везти ее в больницу Святой Агнессы.
Два интерна в халатах, опасаясь, как бы Дебора не сбежала, решили доставить ее в больницу на такси. Уже на месте, сидя в отдельной палате под присмотром нескольких сестер — одни стояли у нее над душой, другие ожидали за дверью, — Дебора то заливалась смехом, то сыпала проклятиями. Одна за другой сестры и санитарки на цыпочках подкрадывались к ее палате.
— Это здесь душевнобольная? — шептались снаружи, будто Дебора — кинозвезда или разносчица чумы.
Когда она шла по коридору на рентген, все взгляды устремились ей вслед. (Изощренное равнодушие: «Если поглазеть, может, и она посмотрит?»)
Интерны, сопровождавшие Дебору, разважничались и не преминули сообщить рентгенологу, что ответственны за «надзорку».
— Там у вас буйные?
Возможно, интерн подмигнул; ответа Дебора не услышала. Но тут она увидела себя будто чужими глазами: волосы как пакля, сама неряшливая, вялая от постоянного безделья, в убогом больничном халате поверх мешковатой пижамы (интерны предполагали, что их подопечная останется в больнице Святой Агнессы, а переодевать больных — дело хлопотное) и не иначе как Безумного Вида. При этом она затруднялась с уверенностью определить, как может выглядеть со стороны ее маска. Внезапно на Дебору обрушилось то, с чем уже столкнулась Дорис Ривера и с чем вскоре предстояло, видимо, столкнуться Карле, — Реальный Мир. Дебора упала без чувств.
Через пару минут, уже за порогом рентген-кабинета, Дебора, увидев склонившихся над ней зевак, поняла: меньше всего на свете ей хочется услышать от врача, что у нее перелом, и остаться там, где она будет куда безумнее, чем в «остром» отделении психушки. Дебора села.
— Как самочувствие? — спросили приставленные к ней медсестры (не иначе как главные знатоки психологии).
И тут Дебору осенило: если всех их как следует пугнуть, ее тут же отправят восвояси, хоть с переломом, хоть без.
— У меня, — она напустила на себя зловещий вид, — сейчас начнется припадок.
— Итак! — задушевно произнес рентгенолог. — Вижу сильное растяжение… но перелома нет.
Все заинтересованные лица вздохнули с облегчением; припадая на перевязанную ногу и держась за медсестер, Дебора вышла из здания больницы, села в ожидавшее такси — и вот они уже мчались по автостраде, дальше — по шоссе, свернули на проселочную дорогу, проскочили через ворота, въехали на задний двор Южного корпуса (отделения № 2 и № 4), зашли в «мясовоз», чтобы подняться в четвертое, и Дебора, о счастье, наконец оказалась дома! О счастье!
Вечером, когда пришло время умываться перед сном, Дебора, прихрамывая, зашла в главный санузел и разглядела свое отражение в стальной пластине, служившей зеркалом. Сотни и сотни больных выместили на ней отвращение к самим себе; закаленная сталь и та не выдерживает подобных атак. Даже безоружные раздобывали себе оружие, дабы обезобразить гладкую поверхность царапинами или вмятинами, так что на этом зеркале не осталось живого места.
