— Э нагуа, — обратилась к пластине Дебора на литературном ирском наречии; это означало: «Я тебя люблю».
— Вчера привезли в городскую больницу… — рассказывала она Фуриайе. — Там я впервые пожалела, что у вас тут не в ходу смирительные рубашки. Вот было бы здорово довершить картину! Я-то, дуреха, слишком поздно надумала изобразить, будто у меня изо рта идет пена!
— А теперь ты пытаешься себя истязать, — заметила Фуриайя. — Что же произошло?
Услышав объяснения, она вздохнула:
— Этот предрассудок исчезает очень медленно, однако некоторые сдвиги все же заметны. Помню, насколько хуже обстояло дело перед Второй мировой, а уж перед Первой мировой — совсем скверно. Наберись терпения. Коль скоро ты намного лучше, чем они, осведомлена о психических расстройствах, у тебя больше простора для понимания и терпимости.
Дебора отвела глаза. Опять Фуриайя тонко, но настойчиво внушает ей, что нужно приспосабливаться к внешнему миру, помогать ему, не считаясь со своим собственным недугом и отчуждением.
— У меня нет возможности помогать другим, разве это не ясно? Неужели вы ничего не усвоили из моего рассказа? Нганон вопиет сам из себя!
— Что-что? Растолкуй мне смысл. Вероятно, до меня не доходит.
— Я отрезана от добра. В Ире есть поговорка, которой изводил меня Цензор; сейчас переведу: «В молчаньи, во сне, перед вздохом и делом, всенепременно, нощно и денно, нганон вопиет из себя». Это означает, что отравленная субстанция, враг-двойник, может издать клич и тем самым приманить к себе других отравленных, которых в мире наберется не более горстки. Он магическим образом притягивает их без моего ведома, вне зависимости от моих поступков и действий.
— Если я правильно понимаю, он привлек одного или двоих, от силы троих, — сказала Фуриайя. — Расскажи, кто это такие.
За пределами влияния всех ирских сил магии, богов и миров существовало, по убеждению Деборы, еще одно свидетельство ее врожденной никчемности. И лежало оно во внешнем мире, в сфере повседневных, рутинных занятий обычного подростка. Это было магическое, судя по всему, притяжение, которое влекло к ней других. Человек либо сам выбирает, либо становится объектом выбора: как сосед по лагерной палатке или по школьной парте, как участник (в том или ином ранге) всяких кружков, компаний и группировок. В земном мире требовалось соблюдать видимость принадлежности к коллективу. И Дебора обнаружила, что для соблюдения этой видимости способна объединяться только с мечеными, малоимущими, убогими, немощными, странными, близкими к помешательству. Эти союзы не планировались, даже тайно, и не продумывались наперед; они складывались естественно, как притянутые магнитом железки, но при этом союзники в глубине души сознавали подоплеку этого притяжения и ненавидели как себя, так и друг друга.
Однажды в летнем лагере появилась необыкновенная девочка по имени Юджиния. В период последней великой перемены, когда Ир стал требовать от Деборы все более длительного ежедневного служения, а взамен давать все меньше привилегий, Юджиния с Деборой объединились, сообразили, по какой причине, и порой даже терзали друг дружку этим открытием. Впрочем, объединяло их и сочувствие, и безмолвное понимание тех мук, которые могут скрываться за простейшими действиями, и осознание того, как тяжело соблюдать Видимость в угоду миру. Но превыше всего ставилась необходимость изображать дружбу: вместе ходить в столовую, на стадион, на озеро, находить друг для дружки такие слова, которые не были бы сплошным обманом или данью Видимости. Притом что они невольно возводили стены между собой и другими, у обеих возникала неодолимая потребность (правда, нечасто и только применительно к избранным) пробиться сквозь звуконепроницаемую, бронированную стеклянную преграду под названием «Видимость» и хотя бы коротко побеседовать так, будто Синклит вовсе не заменял собою весь мир.
Через некоторое время лагерь признал их за подружек и списал со счетов своего злопыхательства и резкой неприязни. Конечно, Дебора с первых дней знакомства понимала, что одинокая, язвительная, настороженная Юджиния отличается от всех остальных, но старательно отгоняла от себя мысль о подруге как о разносчице некоего ядовитого соединения. В один прекрасный день Дебора сумела ускользнуть в Ир, чтобы, если он разрешит, полетать в Долине Тай’а. В лагере было множество укромных мест, где удавалось схорониться на час-другой, пока мир, спохватившись, не начинал ее звать и разыскивать. В число лучших уголков входила заброшенная душевая, но, придя туда в тот самый день, Дебора почувствовала чье-то присутствие. Тогда она запела, чтобы сообщить о своем появлении тому, кто ее не замечал. Слишком часто ее саму подлавливали другие, когда она громко смеялась или вслух разговаривала по-ирски; за это ей доставалось от Цензора. Сейчас в одной из кабинок послышалась торопливая возня, а потом раздался голос Юджинии:
— Кто там?
— Это я, Дебора.
— Подойди сюда.
Дебора подошла. Юджиния, совершенно голая, вся в поту, стояла под пересохшим разбрызгивателем. Когда Дебора сделала шаг вперед, подруга протянула ей тяжелый кожаный ремень и скомандовала:
— Держи. Задай мне порку.
— Как ты сказала?
— Ты слышала. Сама прекрасно знаешь: такова моя натура. Кого-кого, а тебя я могу не обманывать. Возьми. Бей.
— Кому это надо?
Близилось нечто ужасное.
— Ты увиливаешь, прикидываешься наивной. Но для тебя не секрет, кому это надо, — мне, так что сделай одолжение…
— Ни за что! — Дебора отпрянула. — Не могу. Не буду.
Все пространство между ними заполонила просьба Юджинии. По ее лицу струились капли пота и, поблескивая, бусинами падали на плечи и руки.
— Не забывай: я о тебе тоже кое-что знаю! И добьюсь, чтобы ты меня высекла ремнем… потому что ты… ты из тех, кто понимает.
— Ни за что.
Дебора отступила еще на шаг. В сознании мелькнула мысль, что, быть может, это происходит потому, что ее собственный нганон слился с чужим, соединился с дремавшей внутри Юджинии злобой, которая ждала своего часа, чтобы вырваться наружу. Да, возможно, она, Дебора, воплощает собой губительное Пернаи — Разрушение, да только это не что иное, как саморазрушение, ибо она никогда и никого не просила разделить с ней эту участь. А потом Дебора вдруг поняла, что нганон Юджинии наверняка еще более яростен и неистов, чем ее собственный. Но даже в таком случае обыкновенное присутствие вырастало до масштабов соучастия, а соучастие предполагало ответственность. Ее нганон воззвал к нганону Юджинии, побуждая, провоцируя… Дебора бросилась к ней, выхватила ремень и, швырнув его на пол, выбежала из душевой. После того случая на Юджинию она старалась вообще не смотреть.
— Получается, что кто-то из твоих знакомых — кому ты интересна и симпатична — рискует быть уничтоженным если не тобой лично, то близостью к тебе.
— Ир все обращает в шутку, но вы сейчас говорите серьезно. Да, действительно, это так.
