Кстати говоря, мне-то хорошо и близко известен пример этого самого гипермегасверх… которое есть, которое немеряно крутое, с которым взаимодействуешь, но которому на тебя глубоко плевать, если ты не пища и не часть его… И если пища – тоже ноль эмоций, всосет и забудет. Лента. Или, как говорит красотка Букач: Стара.
– Букач, а Букач, любишь Стару? Ну, эту…
– Нет, о Великий! Боюсь! Все ее боятся!
– А я вот – не боюсь! Понятно!?
– Да, о Великий! Как ты велик! Не гневайся на меня!..
Не гневаюсь я на нее, не гневаюсь, хотя надо было бы… Чтобы отучить, н-нафиг, раз и навсегда от… Нет, я не гневаюсь. Как можно гневаться на светодиод или тарелку с супом, или на собственную ногу?
– Поехали на Елагин, Букач, проветримся! Нечего здесь высиживать, тошно мне тут. А там я хоть попробую кое-какую мыслишку свою проверить экспериментальным путем. Кто там у дверей?.. – Сам спросил, а сам словно бы вижу внутренним зрением двоих человек, один в ментовской форме, но не мент. Раньше, еще вчера… еще сегодня утром подобные «постигально-ментальные» подвиги – чтобы сквозь двери и не глядя – не были доступны моему разуму, а теперь почти без труда, и гораздо лучше моей адъютантки Букач. Чужая пролитая кровь, что ли, такую прибавку могуществу дает? Но все равно это не равноценный обмен.
– Не ведаю о Великий. Человек какой-то… двое человек. Царапают по двери.
Опять царапают по двери. И уже обнаглели, их уже не смущает, что хозяин сидит дома! Хотя… меня ведь нет в квартире, я ведь не снимал с себя невидимость и неосязаемость… Что им нужно? Мое барахло? Какое именно? Или содержимое кейса? Но про кейс они знать не могут, меня здесь нет. А… да какая разница, все равно это их проблемы, и только их, а не мои.
– Букач, попрощаемся с этим домом, я сюда больше не вернусь. В любом раскладе не вернусь. Я даже документы личные брать с собой не буду – на фига они мне отныне? Кейс заберу, не по необходимости, а просто из прихоти. Если честно – из вредности, чтобы этим ничего не досталось! Вот что: я эти бумаги Ленте скормлю. А-тличная мысль! Если, конечно, Стара неорганику жрет!
– Как ты мудр, о Великий!
– Ещщще бы! И Дэви с собой возьмем, я уверен, что я ее сумею оживить… или выковырнуть наружу, если она еще жива, но забаррикадировалась от посторонних. Тоже, кстати, неучтенный фрукт наша Дэви: компактный киберразум неизвестного происхождения. Типа, сирота вроде меня. Но я-то уже получаюсь не сирота, и насчет отца обязательно дознаюсь, кровь из носу! Цыц! Это я не тебе, голенастая, не трепещи и не тупи.
Я был вежлив и предупредителен: дождавшись, когда ряженые под полицию «клубные» орлы (из ЛКМ – я наскоро проверил у них в мозгах: сканировать мысли как по писаному я не умею… или пока не умею… а контент в общем виде – без особого напряжения), взломают дверь и войдут, я посторонился, встал поближе к стене, чтобы им не лавировать в тесноте, огибая неощутимые преграды, а сам вышел вон, и даже лифта не стал вызывать, пешком спустился. Чего им нужно в моей квартире? В моем бывшем жилье? Не знаю, и знать мне это уже абсолютно неинтересно. И на Васильевский я не вернусь. Трубка? На фига я взял трубку? Потом выкину, или наоборот, пригодится. Заменю симку, да и все.
Остановился прямо во дворе и разослал смс-ки веером, по контактам, что, мол, уезжаю на халтуру в Канаду, через месяцок вернусь. Чтобы пока не было дополнительной суеты от тех, кто захочет обо мне переживать и беспокоиться.
Плохо, что я ни рубля денег с собою не взял, но тут уж… чего уж там… Решил – так решил, ускорим отмирание старых рефлексов. Таксист довез меня до ЦПКО бесплатно и ни о чем не спрашивая. Это было, если вдуматься, как бы ментальное кидалово, но, полагаю, что лишняя соринка на горбу у совести моей уже общего баланса не сдвинет. Я, кстати говоря, мог бы и выручку у него отнять, вместе с заначками в бардачке, в приборной доске, в заднем кармане брюк и даже в самом секретном, от жены – между правым носком и кальсонным манжетом, в этот носок заправленном… Но зачем они мне, деньги его?
Букач задрожала по мере продвижения «к заветной черте». Понятно. И по-человечески понятно, и по этому самому… термин быстро не подобрать… короче говоря, как нечистую силу я ее тоже теперь понимаю.
– Вот что, Букач. Я в тебя впрысну чуток энергии с моего плеча, дабы тебе сытно и не скучно было на кусту сидеть, меня дожидаться. Оттак!.. Круто, да, понравилось? А если вдруг что… ну, мало ли, что со мной… Почуешь если, что я того… беги прочь, ищи себе другого овеликого. Понятно тебе?
– Нет, о Великий! Не гневайся, пощади, не поняла!
– Б-блин! Гм… Сядь вон туда, на ветку и жди. Надоест ждать – беги прочь, свободна, понятно?
– Да, о Великий, буду ждать!
А я защиту поставлю, чтобы посторонние сюда не совались. И от мар, чтобы не суетились здесь и не обижали Букач.
Никто меня сюда не гнал, ни тянул, ни угрозами, ни приманками. Ленте, как я уже имел возможность ранее убедиться, глубоко все равно – где я и что я, для нее главное – съедобен объект или не съедобен; врагов на данный момент времени у меня вроде бы как не осталось – конкретных, реальных, мне известных… Но я здесь. Зачем? А затем, что я намерен эксперимент провести: я и Лента, уже без зажмуренных глазок, уже не собираясь давать стрекача при первой же оплеухе от неведомых сил, включая эту… Стару так называемую… Времени под вечер, где-то девятый час, до сумерек еще далеко, дождя не предвидится… Людишки – здесь их не сказать, чтобы густо, но туда-сюда снуют. А не фиг им тут делать, пусть подальше, подальше гуляют, за мостами отсюда. Ой, почему это я их людишками вдруг назвал? Что это со мною? Пустяк – а неприятный. Люди, а не людишки. Люди-человеки! Шуруйте отсюда… пожалуйста… один хочу побыть.
Помню, рассматривал я в Третьяковке одну картину, «Утро стрелецкой казни», по-моему, и тетка-экскурсовод по соседству воодушевленно пересказывала для своей группы легенду, связанную с этой картиной, с событием на ней изображенным, дескать, стрелец, влекомый палачами к месту казни, говорит Петру: подвинься государь, а то место мне мало, не лечь как следует!
Ох, не знаю, было или не было, а только сто пудов, что мне бы из себя не вымучить подобную браваду, подведи меня к плахе под топор…
Поглядел я в небо – невысокое солнце в бесформенных тучах угадывается бледною свечечкой, посмотрел вниз – всяческий сор цвета хаки от прошлогодних трав и листьев мешается с зеленью налитого лета… прищуриться – так и муравьев, наверное, можно рассмотреть. Сколько этому асфальту жить-лежать на белом свете – не так и много наверное, в двадцать второй век ему не перебраться, ни старой дорожке, ни новой заплатке, пусть она и посвежее на пару лет. Но явно, что асфальт не в этом году развалится на серые зерна, и даже травам долго еще жить и зеленеть – завтра, и послезавтра, и послепослезавтра… а вот мне…
Вздохнул я глубоко-преглубоко и встал на Ленту обеими ногами.
Ешь меня поедом, сволочь, а только я запросто не сдамся!
