— Да, доктор, — говорила я. Мне было приятно смотреть на нее, такую уверенную и красивую.
А сегодня наша нянечка, которая учит рукодельям, принесла особую красивую бумагу и сказала, что будет обучать желающих делать искусственные цветы. Она сделала розу — так просто, — колокольчик и одуванчик! Когда я увидела одуванчик, мне стало очень приятно, будто какое-то воспоминание прошлого, и больше ничего.
Я тоже стала делать бумажные цветы. Я наделала целую кучу одуванчиков и сплела из них венок. Я спросила разрешения у доктора, и мне позволили все время ходить в этом венке.
А еще у нас бывали концерты. Чтобы нам не было скучно, чтобы мы не предавались плохим мыслям, к нам приезжали певцы и музыканты, а еще поэты. К тому же сама доктор умела изумительно петь. Когда она пела, мы про все забывали и словно теплые волны качали тебя в колыбели.
Сегодня тоже должен быть концерт. Я очень радовалась, разгладила свою пижаму и надела венок из одуванчиков. И первой заняла место в зале. Потом туда пришел Ольха.
Ольха был хорошим, мирным парнем, но иногда он начинал считать себя деревом, закапывал ноги в землю и размахивал руками, как ветвями. Тогда его выкапывали, привозили в Лечебницу и делали спецкурс уколов и капельниц.
Сейчас Ольха чувствовал себя хорошо. Он был парадно одет, глаженые пижамные брюки, чистые тапочки, а главное — его любимый свитер. На коричневом фоне свитера были вывязаны зеленые листики, и Ольха впрямь напоминал дерево.
— Джейн, здравствуй, — сказал Ольха. — Рад тебя видеть. Можно я сяду рядом?
— Конечно.
Это у нас ритуал. Мы же больные люди, и может, кому-то хочется побыть в уединении, защитить свое личное пространство. Поэтому мы обязательно спрашиваем.
— Ольха, ты сегодня очень красивый.
— Ты тоже, Джейн. Когда ты попала к нам, то была лысая, а теперь у тебя волосы до плеч, так красиво. И венок — удивительная красота. Тебе нравятся одуванчики?
— Да, очень-очень.
— Они сейчас цветут в саду, ведь сейчас весна.
— Я не хочу идти в сад.
— Да, Джейн, я знаю, ты только не волнуйся. Ты не волнуешься? Не нервничаешь? Может быть, пригласить нянечку?
— Что ты, Ольха. Я совсем спокойна. Я очень хочу смотреть концерт. И мне нравится, что ты рядом.
— Давай возьмемся за руки и так будем чувствовать себя сильнее, как учила госпожа Глоссария.
— Давай.
Мы взялись за руки и стали ждать концерта.
Тут отворилась дверь, и стали приходить другие пациенты. Смерть намазалась так, что мел от нее летел, как облако. Из девушек еще пришли Анна, Наташа и Лиза — я их знала, но мало, мы почти не общались. Пришли нянечки, среди них самая моя любимая — Люсечка, светловолосая и похожая на солнышко. Или на одуванчик.
Все чинно расселись, и тогда в зал вошла дама в красивом платье.
— Добрый день, дорогие друзья! Сегодня перед вам выступим мы — группа «Экспромт». Среди нас музыканты, певцы и поэты. И сначала я бы хотела сыграть для вас произведение Людвига ван Бетховена «К Элизе».
Дама села за фортепьяно, и полились нежные звуки. Я никогда не знала, кто такой Бетховен, и этой музыки никогда не слышала, но она так утешала сердце!
Когда дама закончила, мы все захлопали в ладоши.
— А теперь я сыграю вам «Баркаролу» композитора Чайковского.
Это тоже было мне незнакомо, но от красоты мелодии защипало в глазах. Ольха как-то почувствовал это и легонько сжал мою руку.
Мы долго аплодировали музыкантше, а потом вышла ведущая и сказала, что сейчас свои стихи прочтет поэтесса Ники Перова.
При словах «стихи» и «поэтесса» что-то опять дрогнула в душе. Как будто я вспоминала давно ушедший сон.
Ники вышла вперед, поклонилась и сказала:
— Мои дорогие! Стихи у меня скромные, но я надеюсь, что вам они понравятся.
Мы предупредительно похлопали.
Подарите мне время счастливых билетов,
Чтоб сбывались мечты не рожденные в нем,
Ароматы багульника и бересклета,
И закат, полыхающий алым конем.
Подарите мне время, как барскую шубку,
Как великую роскошь с чужого плеча.
Я ведь знаю, что жизнь — это вовсе не шутка,
Просто я научилась об этом молчать.
Подарите мне… ах! Ну тот самый билетик,
Где все звезды сошлись роковой полосой,
Где обнимет за плечи и скажет «Приветик»
Вечно юная фея с седою косой.
Билетик… Перчатки. Длинные атласные перчатки… Опера. Я в опере. Огромное пространство бархата и позолоты. Смейся, паяц, над разбитой любовью…
Вот откуда это у меня в голове, а? Я что, бывала в опере?
Нас вывез туда… Кого нас? Кто вывез?
Ничего не вспоминается.
Поэтесса приготовилась читать другое стихотворение.
Одуванчики. Одуванчики.
Я сижу на белом диванчике
И смотрю на листья кленовые:
Слева — старые, справа — новые.
А в палате больничной — радуга.
И возможно, я здесь ненадолго,
И недуги смешными кажутся,
Коль орешник пыльцою мажется.
А медсестры все — сплошь березками.
Свет ползет по земле бороздками
И ложится на плечи крыльями,
Чтобы мы оставались сильными,
Чтобы оставались светлыми,
Одному лишь Богу приметными,
Чтобы встретить в райском туманчике
Одуванчики, одуванчики.
Во мне все словно взорвалось от этого стихотворения!
— Одуванчики! Я вспомнила, кто я! Любовь пахнет одуванчиками! Маттео — мой возлюбленный!
Я бросилась к поэтессе и принялась ее трясти:
— Я Люция Веронезе, я Люция!
Немедленно подбежали две санитарки, одна аккуратно сделала мне успокоительный укол, и обе они помогли мне добрести до кровати и рухнуть на нее.
— Слава богу, — сказала одна из них. — Девочка вспомнила себя!
— Ну, сейчас пока отдыхает, а то это воспоминание слишком навалилось на нее.
Я спала безо всяких снов, как бывает после снотворного. Проснувшись, долго и бессмысленно глазела в потолок. А потом вспомнила.
Я — Люция Веронезе!
У меня есть имя и фамилия, а значит, дом, родственники, какие-то документы. Из больницы известят их, что нашлась, ведь меня наверняка ищут!
Тут я села, но все поплыло перед глазами, и мне опять пришлось лечь. Открылась дверь, и вошла доктор Фролова.
— Люция, — склонилась она надо мной. — Твое имя — это все, что ты пока помнишь?
