Для Сидни это письмо в ту пору, когда она кое-как справлялась с шатким грузом, в который превратилась Юнити, и с кошмаром «Остановка „Апартаменты леди Мосли“!» в каждой автобусной поездке до Холлоуэя, стало жестоким ударом. Но та гостиная-детская навеки была разделена, и, чтобы заполучить Джессику, Сидни пришлось бы отречься от Дианы.
Впоследствии Джессика отчасти извинилась за тон того письма. «Я правда не хотела обидеть тебя, когда писала, что меня извергли из семьи», — писала она матери в 1943 году. Несомненно, сложные чувства ко всем Митфордам по-прежнему обуревали ее, и этот мощный коктейль из вины, любви, гнева и скорби ей никак не удавалось проглотить. Джессика никогда больше не сможет жить в Англии: «Все наши идеалы настолько различны и противоположны, что было бы немыслимо вернуться к обычной семейной жизни»
‹31›. К тому времени она вышла замуж во второй раз, о чем мать уведомила лишь постфактум. Роберт Трюхафт — тридцати одного года, низенький, смуглый, очень умный — позднее нарисовал ироничный портрет той уверенной и полной достоинства молодой женщины, с которой он познакомился годом раньше:
Она была в черном и казалась закрытой, но при этом была так красива, что я влюбился с первого взгляда. На следующий день я повел ее обедать в столовую… она съела немного салата и убрала пустую тарелку под прилавок, а к кассе направилась с чашкой кофе, за которую позволила мне заплатить — пять центов. Так она жила. Получала 1200 долларов в год, растила маленькую дочь и должна была иметь дома человека, который о ней бы заботился. Я подумал, такую экономию упускать нельзя — дешевле свидания и придумать невозможно
‹32›.
Типично американский способ признаваться в любви, словно Вуди Аллен перед камерой, и довольно милый, хотя Нэнси потом отзывалась о Трюхафте: «Он мне вполне понравился, но уж эти американцы!» Это был неординарный человек, «цивилизованный», гораздо мягче Эсмонда Ромилли, но едва ли уступавший ему энергичностью. Как и Джессика, он мечтал вступить в компартию Америки, в ту пору привлекавшую новых членов из нижних слоев правительственных учреждений — верхи оставались консервативными, — в том числе немало ярких умов. При этом Роберт говорил: «Бессмыслицы в этом тоже было немало, ведь никто из нас не был пролетарием. По взглядам и образу жизни мы скорее принадлежали к среднему классу. У пролетария же ничего нет, кроме работы и одежды». Как раз этот парадокс изводил Ромилли: Эсмонд возмущался интеллектуалами из частных школ, которые читают Маркса в уютных гостиных родительских усадьб. Вместе с тем Трюхафт видел поддержку, оказанную коммунистами профсоюзам и в особенности возникшему движению за гражданские права: еще в 1930-е годы коммунисты организовывали пикеты на бейсбольных стадионах, куда не допускали чернокожих, а позднее Трюхафт вел множество дел о расовой дискриминации (в том числе в профсоюзах, которые тогда были сегрегированы). Он оказал на Джессику сильнейшее и совсем не митфордианское влияние, в целом благотворное. Теперь Джессика сражалась под его знаменем. В том числе Трюхафт помог ей вникнуть к коммерциализованное мошенничество погребального бизнеса, и в 1963 году Джессика написала знаменитую и нашумевшую книгу «Американский способ смерти». Ирония судьбы: эта книга, направленная на разоблачение корыстного бизнеса, обогатила своего автора.
Так что тон ее писем к Сидни едва ли удивителен: в ее новом мире митфордианские ценности и взгляды казались абсурдными и даже бессмысленными. Трюхафт, сообщая своей собственной матери об отношениях с Джессикой, торопливо упоминает ее сестер Юнити и Диану — до такой степени они сделались печально известными — и тут же просит не волноваться, поскольку семья отреклась от Джессики из-за ее радикальных убеждений. «Она не только красива, но и очень талантлива и сияет непримиримой честностью и отвагой». И это правда. Дебора взывала к Джессики иным языком, языком их детства: «Напиши же мне, твой мистер Трюхафт — Цып? Уверена, что да, — и еще какой!»
И даже лучше: он был еврей.
7
Гордое заявление Нэнси, что она единственная среди сестер труженица, всегда казалось капельку нелепым, ведь ни Юнити, ни Диана не имели возможности помогать обороне. На Памелу целиком легло попечение о детях Дианы, и она вернулась к привычной роли хозяйки фермы в Ригнелл-хаусе. Подскочившие цены на корма лишили ее возможности держать стадо абердинок, и она оплакивала смерть быка: «Бедняжка Черный Гусар!» Не те были времена, чтобы позволить себе роскошь оплакивать кобылу Дианы Эдну Мэй, — впрочем, едва ли Памела стала бы сентиментальничать и в мирное время. Джессику Нэнси тонко окарикатурила в «Пироге» — это Мэри Пенсилл, которая выступает с антинацистскими речами, но делать ничего не делает. Дальнейшая жизнь Джессики опровергла этот портрет, однако Нэнси всегда имела над сестрой превосходство: непосредственно, на месте, возилась с испанскими и еврейскими беженцами. Под беспощадный обстрел писательницы попала и Дебора, та, дескать, «развлекалась с молодыми новобранцами в Ритце и т. д.». В 1942-м Нэнси отвергла приглашение сестры на бал по той причине, что Том воевал в Ливии, а Питер Родд — в Эфиопии. На самом деле Дебора в 1940-м работала в военной столовой на вокзале Сент-Панкрас, а четыре года спустя в столовой — YMCA в Истборне, где все пародировали ее акцент. (Нэнси пережила подобное унижение, когда занималась поиском помещений: ее попросили воздержаться от лекций о пожарах, поскольку ее голос раздражал слушателей и «как бы они вас саму не подожгли»
‹33›.) Дебора признавалась Диане, что столовую ненавидит: «У меня сейчас такая противная работа, пожалей меня!» Да и Нэнси особо не радовалась. «О Сьюзен, работа омерзительна», — писала она Джессике. Позднее Дебора будет преданно трудиться во благо Чэтсуорта, а Нэнси с головой погрузится в свои книги, но это другого рода работа.
Дебора получила отпуск от трудов на оборону, забеременев вскоре после свадьбы с Эндрю Кавендишем. «Либо женись на этой девушке, либо перестань приглашать ее к нам», — велела сыну герцогиня Девонширская в конце 1940-го. В марте 1941-го, за месяц до свадьбы, Дебора живо и весело писала Диане, явно стараясь вовлечь сестру в свою радость, не причинив ей при этом ненужных мучений. Она сообщала всякие подробности про свое платье, про юбку, «равных которой по размерам никто не видывал», и жаловалась, что Нэнси «цепляется» к ее кольцу. Двенадцатью годами ранее Нэнси сравнила обручальное кольцо Памелы от Оливера Уотни — то самое, которое в итоге досталось Гитлеру, — с куриным пометом
‹34›. Нэнси есть Нэнси: всегда поддавалась соблазну поддразнить сестер.
Свадебный прием состоялся в особняке на Ратленд-гейт (беженцы к тому времени съехали). Двумя днями ранее бомба разрезала пополам два соседних дома, Дебора, спавшая «на конюшне», проснулась от толчка. «Бедный старый дом [№ 26], совсем пустой, окна бального зала вылетели… выглядит жалко», — писала Сидни Джессике, но тут же сообщала, что отведенные для праздника помещения были украшены и оживлены гигантскими красными камелиями, присланными герцогами Девонширскими «с дерева, которое Пакстон посадил 100 лет назад»
‹35›. Джессика, не желающая уступать ни миллиметра, прислала кисловатую телеграмму: мол, Дебора заполучила «почти» герцога (Эндрю был вторым сыном). Юнити, не сознававшая, что пресса следит за каждым ее шагом, радостно писала старшей сестре: «Ну, Нард, Свадьба!!!! Ну, это прямо был рай… Только бедный старый Пуля выглядел плоховато, такой грустный». Дэвид, участник ополчения, явился в мундире, «тоже довольно мрачном, да еще и коротковатом. Ужас!!». О внешности отца Юнити судила вполне точно. Он выглядел точно приговоренный к смерти, с него можно было писать портрет Скорби. Но Дебора — «она выглядела ПОТРЯСАЮЩЕ» — была похожа на цветок, на камелии в ее большом венце, а изобилие белого тюля казалось морской пеной; это платье Виктор Стибл успел пошить за полтора месяца до введения карточек на ткань, иначе на него ушли бы все купоны на много лет вперед.
