При этом я оттопыривал пальцы.
Сфинкс показал мне палец, потом палец раздвоимся. Я подождал ещё немного. Нет, больше пальцы не почковались. Понятно – два дня. Уже хлеб. А то у меня рука чернеть начала. А вонять – и того раньше.
Шорох.
– Что там, Громозека?
– Крыса.
– Человекоподобная?
– Угум!
– Ясно. Проследи, как он сообщения хозяевам передаёт.
– Угум.
А потом посмотрел в глаза Пяткину:
– А твой аппарат им не достанется?
Угол рта, что ещё слушался его воли, пополз в усмешке. Страшная гримаса. Блин, лучше смерть, чем вот так, поленом! А сфинкс показал мне, как семечка превращается в гриб.
– Это основной вариант?
Глазами право-лево.
– Резервный?
Молчит.
– Запасной? Последний?
Моргает. Не всё он понимает, что я говорю.
Понятно, есть у аппарата режим самоликвидации. И судя по рисунку гриба – он схож по мощности с ядерным взрывом.
Испугался ли я? С чего вдруг? Страшный конец всяко лучше бесконечного страха. Так что пусть Крыс стучит. Немцев прихватим с собой в Царство Вечной Охоты. И чем больше, тем лучше. Пусть кучкуются. Накроет побольше.
Покер по-эсэсовски
Ночью меня разбудил Громозека.
– Ты чё, душара?
– Слышишь? Узнаёшь?
Стук. Дерево о дерево. Мелодия складывается. И даже знакомая. Хорошо живет на свете Винни Пух? Плохо. Потому и не поёт он вслух. Вилли. Только он может знать этот мотив. Остальные – или наши, или эти двое «агентов».
– Зовёт.
– Сам уже понял. На хрена?
– Пришло время договариваться? Они получили письма твоих пятконосцев.
– Да это понятно и ежу. Идти?
– Решай сам.
– Влом мне тащиться. Пригрелся. И любопытно. Пойду. Терять мне всё одно – нечего.
– Ну, здравствуй, Вилли? Как твоё драгоценное здоровье?
– Вашими молитвами, Виктор Иванович.
– По-русски ты стал шпрехать лучше. И акцент стал мягче.
– Интенсивная практика.
– Понятно. Работа. Ты меня не послушал и остался на службе. Даже в карьере продвинулся. С «Аненербэ» связался, да не ночью оно будет помянуто.
– У меня не было выбора.
– Выбор есть всегда.
– Не всегда он приемлем. Я – один, Виктор Иванович, выходите.
– Я знаю, что ты один. Ближайший из твоих солдат – в семидесяти метрах. Делает вид, что не спит. И пистолетик-то отбрось в сторонку. А за тушёнку – благодарствую.
Говоря, я шёл к нему навстречу. Вилли улыбнулся, поставил сидор на землю, пистолет достал из-за пояса сзади, уронил. А я чё? Я – ни чё! Это Громозека у меня глазастый.
– Не перестаёте вы меня удивлять, Виктор Иванович.
– Тем и жив. Пока. Зачем звал, немец?
– Вот за этим и звал. Требование у меня…
– Требование? – рассмеялся я. – Засунь себе его, знаешь куда?
– Знаю. Хорошо, просьба. Выполните условие, и вам я гарантирую выполнение любых ваших условий, в разумных пределах, конечно.
Ага, испугались, что пристрелю Пяткина как Голума? Договариваться решили?
– Вывод вермахта на территорию Германии?
– В разумных пределах. Это я не могу гарантировать.
– А что ты можешь, немец?
– Жизнь. Лечение. Вывоз в любое место мира, деньги, легенду.
– И измену. Нет, Вилли. Ты же знал, что меня это не заинтересует. Зачем пришёл?
– Знал, – немец снял перчатки, отступил на пару шагов, сел на ствол поваленного дерева.
– Вы поверите мне, если я скажу, что хотел с вами поговорить?
– О чём?
– Не знаю, – вздохнул Вилли, – не знаю. О чём угодно. Хотел опять вас увидеть, ощутить то своё состояние, в которое меня вводят ваши слова.
– Какое?
– Другой, хм-м, язык русский очень сложен, столько слов, чтобы сказать одно и то же. И одно слово, чтобы сказать совсем разное.
– Есть такое дело. Так какое состояние?
– Как в детстве – всё просто и ясно. И чисто вижу, что делать.
– А без меня?
– Всё очень сложно. И ничего не могу решить. И всё – не то. Всё – не так. Всё – обман.
– Ладно, Вилли, всё это – лирика. Ты чего хотел-то?
Немец усмехнулся.
– Вот, опять. Пришёл сюда я с одним, а теперь хочу другого.
– Бывает. И не у всех проходит. Ты выкладывай, не стесняйся. А там – будем поглядеть.
Немец немного «подвис». Опять усмехнулся:
– Очень сложный язык. «Выкладывай» – рассказывай и ложи.
– Есть такое. А ты не говори на русском – не будет проблем. Лайся на своём пёсьем языке. Ори «Хайль Гитлер» и головы не ломай.
– На нём говорили Ницше и Бах!
– Да хоть трабидох! Бах! Мне – пох! Не отвлекайся. Вилли, ты не поверишь, но мне не совсем хорошо сейчас. И зубоскалить совсем нет желания. Так чего ты хотел?
– Хотел? Хотел попросить вас не убивать этого инвалида и позволить нам забрать то, что нас интересует.
– Однозначно – нет. Этого ты хотел?
– Хотел. Прошлое время. А настоящее – хочу. Хочу в плен вам сдаться.
Не удержался, рассмеялся.
– Не очень хорошая идея, немец. Совсем плохая. Сдаться в плен беглому военнопленному на вашей же территории – не есть гуд! Совсем не гуд.
– Я знаю.
Вилли повесил голову. Глухо продолжил:
– У меня не было выбора. Я заинтересовался теми темами, что вы пропагандировали мне и своим подручным. И стал находить подтверждения. Этим я и заинтересовал этих… У меня не осталось выбора: или я служу им, или исчезаю. И становлюсь объектом их исследований. Не хотелось быть замороженным заживо. И я продолжил службу. Я видел сам всё то сатанинство, о чём вы говорили. Я вижу теперь, что за монстр родился на германской земле. Я многое видел. И я увидел, что мой народ сейчас как никогда близок к гибели. Я видел ваш фотографию в газете. И я понимаю, почему все газеты мира перепечатали его. Понимаю. И я устал. Не хочу больше.
– Твои проблемы.
– Знаю, – вскочил Вилли, – знаю, что мои проблемы! Но выхода – не вижу!
– А ты – беги! Прямо сейчас – беги! Быстро беги, куда глаза глядят. Тогда жив останешься.
Вилли отшатнулся.
