* * *
Итак, что же мы с вами узнали из этой главы? Один урок предельно ясен: в процессе выбора мы, люди, оказываемся рабами краткосрочной перспективы – так уж мы устроены. Говоря языком нейробиологии, если мы не предпринимаем усилий для достижения противоположного результата, отсроченное обесценивание подавляет ответственность. На протяжении многих веков, когда нас было мало и нам приходилось жить в опасной и скудной среде, эта способность хвататься за любую моментальную возможность прекрасно помогала в борьбе за существование. Однако мир меняется: сейчас нас много – несколько миллиардов, и то, почему, как и что мы выбираем, имеет очень большое значение в долгосрочной перспективе. Смотреть в будущее в нашем потребительском обществе, где главной валютой стало получение моментального вознаграждения, оказывается особенно сложно, вне зависимости от политических убеждений. Каким бы сложным ни было наше сознание, наши интуитивные привычки затягивают нас в «сделку с дьяволом», ограничивающую возможности долгосрочного планирования. При изобилии мгновенно доступных вариантов отсроченное обесценивание становится для мозга режимом по умолчанию; мы непреднамеренно перенастраиваем и переподключаем наши нейронные структуры так, что предпочтение краткосрочной выгоды становится все более и более сильным.
На первый взгляд две системы принятия решения в нашем мозге – рефлекторный выбор, совершаемый по привычке под влиянием стимулов, и рефлексивный выбор, совершаемый целенаправленно с учетом последствий, – разные вещи. Однако на самом деле их функции и задачи перекрываются и каждая может подкреплять функционирование другой. Обе они способны помочь в принятии решения, что делать дальше
{122}. В петле обратной связи обучения и памяти настройка привычек может либо способствовать рациональному выбору, либо подавлять его.
Привычка, как я уже говорил ранее, – это сила, потенциально полезная как для эффективности мышления, так и для поддержания культурных связей в человеческом обществе. Поэтому в Лос-Анджелесе даже воскресным утром, когда машин на дороге совсем мало, я интуитивно держусь правой стороны бульвара Уилшир, несмотря на наличие восьми полос, создающих достаточно пространства для маневра. Это привычка – рефлекторная настройка, активно работающая ради поддержания общественной безопасности. Я не думаю о своем поведении. Однако когда я приезжаю в Англию, то, хотя я здесь и родился, мой перенастроенный на американский лад образ мышления представляет опасность, и мне приходится обращать сознательное внимание на движение по левой стороне.
В социальном контексте привычка – это соответствие нормам. Такие нормы очевидны в любой культуре – в одежде, рационе, манерах, верованиях и т. д., и они могут очень сильно влиять на поведение. В нашей культуре время, которое мы уделяем сознательным размышлениям о той или иной общественной норме (езде по правой стороне, реальности глобального потепления, пользе или вреде экономического роста для Америки), обратно пропорционально ее влиянию на нас. Однако, если характерный для данной культуры образ мышления становится распространенным действительно повсеместно, ортодоксальность подкрепляет сама себя и мы подчиняемся нормам без размышлений. Мы «переподключаем» настройку мозга, или, как сказал об этом психолог Джошуа Эпштейн
{123} в журнале Computational Economics, «мы учимся не думать».
При этом мы поступаемся свободой выбора. «Бездумно» попадая в экономическую и эмоциональную зависимость от привычного потребления, мы разрушаем внутренний рынок мозга. Центры привычек в базальных ганглиях, оказавшись в сговоре с любящей удовольствия вентромедиальной префронтальной корой и ее лимбическими союзниками, сопротивляются неприятным ограничениям со стороны соседа – вентролатеральной префронтальной коры. Как я обнаружил при встрече с карамельным чизкейком Люка, это соревнование оказывается не слишком честным. Когда наши гедонистические предпочтения подкрепляются моментальной возможностью их удовлетворения, способность к самоограничению обычно проигрывает. Сегодня мы в нашей безумной коммерческой гонке непреднамеренно подвергаем внутреннюю тормозную систему мозга чрезмерным перегрузкам. Мы – как личности и как общество – потеряли равновесие.
Глава 5
Рыночный беспредел: о музеях и деньгах
Разделение труда, приводящее к таким выгодам, отнюдь не является результатом чьей-либо мудрости, предвидевшей и осознавшей то общее благосостояние, которое будет порождено им: оно представляет собою последствие – хотя очень медленно и постепенно развивающееся – определенной склонности человеческой природы, которая отнюдь не имела в виду такой полезной цели, а именно склонности к торговле, к обмену одного предмета на другой.
{124}
Адам Смит. Исследование о природе и причинах богатства народов. Книга I, глава 2 (1776)
День благодарения 2008 г. я провел в Нью-Йорке и посетил в те выходные выставку «За пределами Вавилона»
{125}, только что открывшуюся в Метрополитен-музее. Теперь тема той выставки – торговля между городами-государствами Средиземноморья в конце бронзового века – кажется мне ироничной, даже сатирической. Всего за десять недель до этого произошел резкий и опасный спад деловой активности на Уолл-стрит, точно так же как в экономике бронзового века, которая внезапно пошатнулась примерно 4000 лет назад.
За четыре катастрофических дня в середине сентября индекс Доу – Джонса упал на 1000 пунктов, чтобы потом снова подняться, после того как стало известно о возможном масштабном вмешательстве государства. К концу недели мир лишился Lehman Brothers – инвестиционного банка с 158-летней историей, а страховой гигант AIG объявил, что ему требуется помощь Федеральной резервной системы в размере $70 млрд, чтобы избежать банкротства. Это была неделя, которая – как с несвойственной ему скорбью отметил Wall Street Journal – изменила американский капитализм
{126}. Такого шока экономика не испытывала со времен Великой депрессии, и вскоре мировые финансовые рынки застыли в страхе. К началу октября практически все торгуемые активы обвалились: всего за неделю индекс S&P 500 потерял более 20 %, что повлияло на инвесторов по всему миру. Началась Великая рецессия, первая в новом тысячелетии. Мировая экономика рушилась почти так же, как когда-то состояния династий бронзового века.
