– Тогда просто апельсиновый сок.
Бармен налил сок в чистый стакан и поставил передо мной.
– Я ищу Денни Магуайера, – сказал я. – Его здесь нет?
– Есть, – ответил бармен. – Перед вами.
Я с трудом скрыл удивление. Мне думалось, что Денни Магуайеру сейчас где-то за тридцать, но этот парень за стойкой смотрелся лет на двадцать старше. В каком-то смысле он был антиподом шерифа Грасса. Если шеф полиции, как Дориан Грей, свой плохой портрет прятал на чердаке, то внешность Дени Магуайера намекала на то, как он мог бы выглядеть.
– Меня звать Чарли Паркер, – представился я третий раз на дню. – Частный детектив. Хотите, покажу удостоверение?
Спросил я потому, что в местах вроде «Крайней меры» предъявление чего-либо, способного вызвать подозрение, что ты коп, чревато неудобными вопросами вам обоим.
– Да зачем. Я вам верю, – сказал он. – Кто станет о таких вещах врать?
– А может, я хотел снискать почет и уважение незнакомой публики?
– Для этого одной лишь карточки и понтов маловато будет.
– Тогда мне, может, надо было медведя подстрелить?
– Или так. Вы можете сказать, чем я могу вызывать интерес у частного детектива?
Я увидел, что Ноготь нашел что-то, отвлекающее его внимание, и предложил Магуайеру, что, может, лучше поговорить где-нибудь вне пределов барной стойки. Он согласился и окликнул женщину – по всей видимости, официантку, – которая за столиком возле туалета читала журнал.
– У меня еще пять минут! – возмущенно крикнула она.
– Выставишь мне счет, – сказал ей Магуайер.
Женщина презрительно тряхнула головой, загасила недокуренную сигарету и, покачивая бедрами, с показной ленцой потянулась к стойке.
– Я вижу, вы мотивируете сотрудников, – заметил я.
– Мотивирую? Это единственное, чем ее можно заставить шевелиться.
Он прихватил из кулера банку «швепса» и, выходя из-за стойки, хлопнул напарницу по заду.
– Я тебе и за это и за все прочее выставлю, – кольнула она.
– Ага, – бросил на ходу Магуайер, – сдача с доллара есть?
– Козлина.
Магуайер уселся напротив меня, закурил, и первый пепел стряхнул рядом с еще тлеющим окурком официантки.
– Ну так что?
– Меня нанял человек по имени Фрэнк Мэтисон, – сказал я.
Реакция Магуайера была нулевая.
– Вы знаете, кто такой Фрэнк Мэтисон? – переспросил я.
– Знаю. И что с того?
– Он всерьез обеспокоен, что кто-то, знающий историю дома Грэйди, может вдохновиться тем, что происходило там в прошлом. Он опасается, что этот «кто-то», возможно, заприметил себе в качестве жертвы ребенка.
– Повторяю: что мне с того?
– То, что там происходило, я не застал. Кое-что я знаю из газет, кое-что от Мэтисона, чуть меньше от шефа полиции Двумильного Озера. Я надеялся, что и вы мне что-нибудь расскажете.
– В смысле, потому что я там тоже был?
– Да. Потому что вы там были. Были там, когда не стало Джона Грэйди.
Магуайер ответил не сразу. Он смотрел на свою напарницу за стойкой – как она нехотя пересмеивается с парочкой завсегдатаев, которые, обзаведшись какой ни на есть женской компанией, заметно оживились. Казалось, Магуайер вбирает в себя мрачные прокуренные стены, выцветшие плакаты на них, дыру, пробитую кем-то в туалетной двери.
– Вот я владею этим заведением, – вымолвил он наконец. – Купил его три года назад у Грубера. Был тут такой немецкий еврей. Я все не мог понять, зачем у него на вывеске трилистник. А когда спросил, он сказал мне, что деньги, вложенные в бар, напоминающий ирландский, никогда не оказываются потраченными впустую. Не важно, что происходит, главное, чтобы народ сюда зашел. Те, кто в такие места приходит, им по барабану декор. Им нужно пить, догоняться, затем принимать на дорожку и ковылять себе домой, только чтобы быть от начала до конца наедине с самими собой. Чтобы никто не совался, не лез в душу. Поэтому, когда Грубер сказал, что думает со всем этим заканчивать, я купил это место, потому что оно соответствовало моему складу. Мне нравится быть наедине с собой, чтобы никто не совался, не лез в душу. А вот те, кто расспрашивает меня о моем прошлом и настоящем, мне, наоборот, не нравятся. С чего вы взяли, что для вас я сделаю исключение?
Теперь был уже мой черед сделать паузу, прежде чем отвечать. Шла игра, и Магуайер это, вероятно, чувствовал. Пришел я сюда отчасти для того, чтобы выяснить, что он может мне рассказать о доме Грэйди – ведь для того, чтобы понимать настоящее, необходимо понять прошлое. Он был единственным ребенком, который попал в дом Грэйди и уцелел, хотя мне не хочется даже думать, какие шрамы от тех переживаний на нем остались. Люди, перенесшие над собой в прошлом насилие или пострадавшие так, как пострадал он, не обязательно сами становятся насильниками. Такое тоже случается, и это нужно учитывать.
– Я пришел, чтобы заглянуть вам в глаза, – сказал я.
Магуайер невозмутимо встретил мой взгляд.
– Правда? И что же вы в них видите?
– Я знаю то, чего я не вижу. Начать с того, я не вижу человека, которого боль превратила в то, что ее вызывает.
– Вы думали, я мог стоять за тем, что беспокоит Фрэнка Мэтисона. Так? – спросил он тихо, без вины или гнева.
– Мне надо было это уяснить.
Сделав долгую затяжку, он выпустил дым через ноздри. Вместе с дымом из него, казалось, ушла и какая-то часть подозрительности.
– Что заставило его нанять частного детектива?
Я подал ему одну из копий фотоснимка, где неизвестная девочка застыла в ожидании пущенного ей навстречу мяча и шанса по нему ударить. Магуайер взял фото и какое-то время его рассматривал.
– Вы ее узнаете? – спросил я.
– Нет. Откуда вообще это?
– Мэтисон нашел это фото в почтовом ящике дома Грэйди. Он не знает, кто и зачем его там оставил. Думает, что это некая дань Джону Грэйди.
Магуайер надолго смолк. Было ясно, что по окончании этой паузы он или встанет и велит мне уходить, или откроется. Решение за ним, и если мне заговорить до того, как он его примет, то все пойдет насмарку.
– Подношение, – произнес наконец Магуайер.
– Может быть.
– Он это словцо использовал как раз тогда, когда я торчал у него. Так он называл девочку Мэтисона. Говорил, что она для него «подношение».
– Подношение чему?
– Не знаю. Может, не ему, а тому, кто, по его мнению, двигал им в его деяниях. Все то время, что я у него был, он говорил без умолку, но ко мне относилось лишь немногое. Я того особо и не помню: так боялся, что даже слух цепенел. Я, кажется, отключился, а когда пришел в себя, он уже валялся дохлый. А дальше все как в тумане. В школе я учился как попало, и меня направили к психиатру. Он внушал, что мне надо восстать на то, что со мной произошло в доме Грэйди, но я как-то пустил это на самотек. Спрятал. Запер, так сказать, в себе.
