По кровати были разбросаны листы из следственного дела по Римскому монстру, которое «друг» Эрриаги Томмазо Оги все-таки предоставил ему. Там содержались также и секретные документы.
Эрриага был озабочен.
Первым уровнем тайны был соляной мальчик. Вторым – человек с головой волка. Но сыщики должны понять смысл первых двух, чтобы добраться до третьего.
Батиста пытался успокоиться. Этого никогда не случится, говорил он себе. Но голос Мина, друга-великана, звучал в ушах, возражая, что полиция опасно близка к разгадке. Уже давно мудрый Мин завладел той частью его сознания, которая предугадывала самое неблагоприятное развитие событий. Той самой частью, которую в юности Батиста систематически игнорировал. Но годы, проведенные на Филиппинах, остались позади, он теперь другой человек. И поэтому должен прислушиваться к собственным страхам.
Согласно документам, содержащимся в деле, в руках у сыщиков не так уж много данных. История с ДНК убийцы Эрриагу не волновала: наука не поможет поймать монстра, а полицейские неспособны посмотреть в корень.
Поэтому беспокоил его только эзотерический символ, снова всплывший в контексте преступления, связанного с насилием. Они замнут дело, как и прежде, утешал он себя. Ведь они не готовы принять правду, даже если докопаются до нее.
Но подлинную проблему представлял собой комиссар Моро. Этот упрямый полицейский не остановится, пока не дойдет до конца.
Человек с головой волка.
Эрриага не мог позволить, чтобы кто-то разгадал этот символ. Его охватило предчувствие как раз в тот момент, когда на город обрушился ливень.
Что произойдет, если это случится?
11
Институт Кроппа официально не существовал.
Место, куда направляли детей, совершивших убийство, могло быть только секретным. Никто никогда не назвал бы их убийцами, но ведь по природе своей они таковыми и были, подумал Маркус.
«Мы как будто бы жили в сказке… Но не могли из нее выйти». Так говорил Никола Гави.
Нигде не обнаруживалось никакого следа психиатрического института для несовершеннолетних. Ни адреса, ни мимолетной ссылки в Интернете, до которого даже самая секретная информация почти всегда доходит, хотя бы и слабым эхом.
Мало материала нашлось в Сети и касательно Йозефа Кроппа, врача, австрийца по происхождению: это он задумал и создал заведение, где восстанавливалась психика малолетних, запятнавших себя ужасными преступлениями, всей тяжести которых они зачастую не понимали.
Кропп указывался как автор нескольких публикаций о выработке чувства вины в детях и о способности совершать преступления в предподростковом возрасте. Но больше ничего, ни биографических данных, ни сведений о профессиональной карьере.
Единственная зацепка, на которую Маркусу удалось набрести, находилась в статье, восхвалявшей воспитательное значение сказок.
Пенитенциарий был уверен: причина такой секретности – желание защитить личное пространство малолетних пациентов. Болезненное любопытство публики грозило свести на нет любую возможность восстановления. Но такое место не могло оставаться неизвестным совершенно никому. Определенно были поставщики, снабжавшие институт всем необходимым; налоговые декларации, в которых обозначалась его деятельность; основная документация, касавшаяся профессиональных компетенций. Так или иначе, там имелся персонал, принятый на работу и получающий зарплату. Единственно возможное объяснение – институт носил другое название, прикрывался им и потому оставался незамеченным.
Так Маркус наткнулся на центр помощи детям «Гамельн».
Так назывался город из сказки братьев Гримм, в котором однажды появился Волшебный Флейтист. В сказке рассказывается, как он сначала освободил обитателей города от нашествия крыс, а потом, не получив обещанной платы, увел за собой всех детей.
Странный выбор, подумал Маркус. Какая-то недобрая эта сказка.
Институт «Гамельн» располагался в небольшом доме начала двадцатого века на юго-западе города. Вокруг раскинулся парк, который при свете фонарей казался неухоженным. Само здание, двухэтажное, было построено из серого камня. Окна, выходящие на фасад, закрыты темными деревянными щитами. Очевидно, что все здесь давно пришло в запустение.
Стоя под дождем у ржавой железной решетки, Маркус рассматривал дом. Он вспоминал приблизительное описание соляного мальчика, данное Николой Гави. Каштановые волосы, карие глаза, ничем не примечательная внешность. Хрупкий, замкнутый, но тем не менее способный внушить непонятный страх. Почему он сюда попал? Какое тяжкое преступление совершил? Ответы, возможно, находятся в этом здании. В поздний ночной час оно отталкивало любопытных своим мрачным печальным видом. Так выглядят детские тайны.
Маркус больше не мог ждать.
Перелез через решетку, спрыгнул на ковер облетевшей мокрой листвы. Ветер все равно поднимал ее и кружил по саду, будто призраки детей играли в пятнашки. Сквозь шум дождя в шуршании листьев можно было расслышать их смех.
Пенитенциарий направился к входу.
Нижнюю часть фасада покрывали надписи, сделанные краской из баллончика: знак крайнего запустения. Входная дверь была забита досками. Маркус обошел дом, ища способ проникнуть в него. В щите на одном из окон первого этажа виднелось отверстие. Маркус встал обеими ногами на карниз, скользкий от непрекращавшегося дождя. Схватился за подоконник, подтянулся, потом, стараясь не соскользнуть, протиснулся в узкую щель.
Он оказался по ту сторону щита; вода с одежды капала на пол. Первым делом Маркус полез в карман за фонарем. Включил его. Перед ним возникло что-то вроде столовой. Штук тридцать пластиковых стульев, одинаковых, расставлены вокруг низких круглых столиков. Такая упорядоченная расстановка не вязалась с запущенным видом здания. Казалось, стулья и столы все еще кого-то ждут.
Маркус слез с подоконника, посветил на пол. Кирпичи составляли мозаику, затертую, выцветшую. Он двинулся дальше, обследовать другие помещения.
Все комнаты походили одна на другую. Может быть, потому, что, не считая обломков мебели, они были пустые. Двери отсутствовали, стены светились бледной белизной там, где штукатурка не отвалилась от сырости. Всюду витал застарелый запах плесени, слышался звук падающих капель: это дождевая вода просачивалась сквозь перекрытия. Весь институт казался трансатлантическим кораблем, настигнутым бурей, покинутым командой.
Шаги Маркуса гулко отдавались в пустоте – грустные, одинокие шаги гостя, который пришел слишком поздно. Он спросил себя, что же случилось здесь, какое проклятие обрушилось на это место, приведя его к столь бесславному концу.
Пенитенциарий, однако, ощущал какую-то странную вибрацию. Опять он подошел к истине очень близко. Он был здесь, сказал себе Маркус, имея в виду тень человека, которую заметил на сборище у Аппиевой дороги. Маршрут его пролегал по этим местам за многие годы до того, как наши пути пересеклись той ночью.
