Сандре оказалось нетрудно восстановить лицо монстра по деталям, предоставленным Миной. В конце она показала, что получилось.
– Подойдет?
Мина вгляделась.
– Да, это он, – убежденно проговорила девушка.
Тут и Сандра посмотрела внимательнее. И, как можно было предположить, изумилась тому, насколько обычное получилось лицо.
Монстр был человек как человек, такой же, как все.
Небольшие карие глаза, широкий лоб, нос немного толстоват; тонкие губы, ни усов, ни бороды. На фотороботах лица всегда имеют отсутствующее выражение. Ни ненависти, ни обиды. Душа человека, который на них запечатлен, никак не проявляется. Вот почему фотороботов никто не боится.
– Отличная работа, – похвалила Сандра и улыбнулась.
– Спасибо, – отозвалась Мина. – Давно меня никто не хвалил. – И она тоже улыбнулась, явно успокоенная.
– Ложись спать, ты, наверное, устала, – сказала Сандра, не выходя из роли старшей сестры. Потом прошла в соседнюю комнату, отсканировала рисунок и послала его по электронной почте комиссару Креспи и в СОГ.
В память о Моро, сказала она себе.
Но не успела она закончить, как запиликал сотовый. Звонок с неизвестного номера. Но Сандра все равно ответила.
– Это я, – тут же произнес пенитенциарий. Он явно был чем-то взволнован.
– У нас есть фоторобот монстра, – провозгласила Сандра торжествующе. – Я сделала так, как ты сказал, и нашла проститутку из Сабаудии, она и предоставила мне описание. Сейчас она у меня дома, я ее отправила…
– Оставь это, – перебил ее Маркус, даже слишком поспешно. – Она видела Виктора, а мы должны искать Аню.
– Что-что?
Пенитенциарий быстро посвятил ее в подробности своего визита на виллу и рассказал о светлой девочке.
– Я был прав: все ответы – в первой сцене преступления, в сосновом лесу под Остией. Убийца-повествователь: конец истории совпадает с началом. Но самые красноречивые указания как раз те, которые казались менее всего относящимися к делу: слово «они», написанное Дианой Дельгаудио, и тот факт, что убийца переодевался.
– Объясни подробнее, – попросила Сандра.
– На мгновение выйдя из комы, Диана хотела сообщить нам, что и Аня, и Виктор присутствовали на месте преступления. Они.
– Как это возможно? Ее же не существует.
– Убийца переодевается – в этом все дело! Со временем Виктор окончательно превратился в Аню. В самом деле, когда он ребенком перевоплощался в сестру, он из замкнутого, молчаливого мальчика становился симпатичной девочкой, которая всем нравилась, которую все любили. Повзрослев, он сделал выбор: стал Аней, чтобы мир его не отверг.
– Но, убивая, он снова становится Виктором. Поэтому переодевается.
– Именно. А после убийства опять обретает образ Ани. Ведь и впрямь в Остии в машине той несчастной пары вы нашли мужскую рубашку, оставленную по оплошности вместо рубашки Джорджо Монтефьори.
– Значит, нужно искать женщину, – заключила Сандра.
– Помнишь ДНК? Ему не важно, что у полиции и у карабинеров есть этот след, он знает, что его маскировка совершенна, ведь ищут мужчину.
– Но он и есть мужчина, – отметила Сандра.
– Биологические следы, оставленные в Сабаудии, – не подпись, а вызов. Он как будто говорит нам: вы все равно меня не найдете.
– Почему не найдем?
– Думаю, он так уверен в успехе своего переодевания потому, что за эти годы поменял пол, – заявил Маркус. – Аня хотела устранить Виктора, но он время от времени появляется. Аня знает, что Виктор может причинить ей вред, как тогда, в детстве, когда он пытался убить сестру. И она позволяет ему убивать пары, снова переживать момент, когда он ее одолевает: это способ усмирить его. Он видит в жертвах не любовников, а брата и сестру, помнишь?
– О чем ты говоришь? Не понимаю: ты сказал, что в детстве Виктор пытался убить Аню?
– Да. Думаю, в детстве Виктор как-то изувечил себя, возможно вскрыл себе вены.
На закате слуги покидали дом.
Виктор смотрел из окна, как они уходят. Как идут по длинной дорожке к главным воротам. И всегда желал одного и того же: уйти вместе с ними.
Но он не мог. Он никогда не покидал виллу.
Даже солнце оставляло его, быстро опускаясь к линии горизонта. И начинался страх. Каждый вечер. Виктор хотел, чтобы явился кто-нибудь и забрал его отсюда. Так ведь бывает в кино и в книгах, правда? Когда герой в опасности, кто-то приходит на помощь и спасает его. Виктор закрывал глаза и молился всей душой, чтобы это случилось. Иногда убеждал себя, что так и будет. Но за ним никто никогда не приходил.
Не все вечера, правда, были одинаковые. Иногда часы протекали мирно, безразлично – и он мог посвятить себя числам, своему последнему прибежищу. Но иногда тишину в доме нарушал голос отца.
– Где ты? Где моя красавица, моя куколка? – призывал он ласково.
Ласка служила для того, чтобы его выманить. Бывали вечера, когда Виктор пытался уклониться. Он знал места, где никто не нашел бы его, – их он присмотрел, играя с Аней в прятки в огромном доме. Но вечно прятаться нельзя.
И со временем Виктор усвоил, что сопротивляться бессмысленно. Шел в комнату сестры, выбирал платье, надевал его. И становился Аней. Садился на кровать и ждал.
– Вот моя красавица, кукла моя, – улыбался отец, раскрывая объятия.
Потом брал его за руку, и они вместе поднимались на чердак.
– Красивые куклы должны доказывать, что достойны своей красоты.
Виктор садился на скамейку и смотрел, как отец настраивает фотоаппарат и зажигает лампы. Он был перфекционистом, его отец. Потом бережно перебирал платья, которые держал в тайной комнате, приносил какое-то Виктору и объяснял, что тому делать. Но сначала сам гримировал его. Особенно любил губную помаду.
Иногда Аня пыталась противиться. Тогда отец впадал в ужасный гнев:
– Это твой брат тебя подучивает, да? Это он, мелкий, никчемный ублюдок!
Аня знала, что отец может отыграться на Викторе, – он уже показывал револьвер, который держал в ящике стола.
– Я накажу Виктора, как наказал его никчемную мать, – угрожал он.
И она уступала – всегда уступала.
– Хорошо, моя куколка: сегодня обойдемся без веревки.
Виктор думал, что, будь мама жива, все шло бы по-другому. На самом деле он мало что помнил о ней. Как чудесно пахло от ее рук, например. Какой теплой была ее грудь, когда она обнимала его, укладывала спать и напевала колыбельную. Больше ничего. Ведь они были вместе только первые пять лет его жизни. Но он знал, что мама была красивая. «Красивее всех», – все еще похвалялся ее муж, когда не гневался. Ведь теперь он уже не мог злиться на нее, кричать, осыпать бранью.
