Приближалось время встречи, и ментенок все больше нервничал.
— Чего трясешься? — спросил я, глядя, как он барабанит пальцами по колену и смотрит из окна нашего кабинета на золотой купол церкви, скрывающейся за деревьями.
— Боюсь. Убьют они меня, — Ментенок перекривил физиономию — сейчас заплачет. — Завалят, как лося.
— Чего это они тебя завалят? — спросил Асеев.
— Подумают, что это я их заложил. И убьют. Они с крутыми бандитами якшаются. Урки на «Жигулях», в коже.
— Какие такие бандиты? — спросил я, привстал, положил руку на плечо ментенка, развернул его к себе.
— С «Тунгуски» поднялись. Балык и его парни.
— Бандиты? Это бандиты? Ты что, сынок, — я потрепал его по плечу. — Вон, о Жоре Рулеве слышал?
— Вор в законе, — кивнул ментенок.
— Все знаешь. В колледже научился?
— Нет.
— Жизнь научила… Хочешь, Жоре позвоним. Скажу, на его территории отморозки беспредельничают, «белым» занимаются тут. Кстати, Жора вот на этом ковре ползал, я ему ребра пересчитывал. А ты мне что-то о шпане дворовой талдычишь. Зачем? Это все шушера. А за тобой фирма стоит. За тобой ОБНОН стоит. Понял?
— Понял… Кстати, у Мегеры на даче автомат, «ТТ» и несколько гранат.
— Чего? — отодвинул от себя бумаги Асеев.
— Точно. Мне Кукиш показывал сам. Я к нему на дачу однажды за «герой» ездил. Он мне пострелять предлагал. Но я не стал. Соседи услышат.
— Не свистишь?
— Не свищу…
— И сейчас там арсенал? — спросил я.
— Не знаю, — вздохнул ментенок. — Если они не успели его продать.
— Все, пора, — сказал я, посмотрев на часы. — По машинам, братва.
Рации, пистолет, папка с документами. Галицыну в руки — видеокамеру. Он у нас ответственный за технику.
— На, — я прилепил к карману рубашки ментенка булавку с микрофоном. — Осторожнее, не стряхни.
Кавалькада машин отчалила от здания РУВД. Народу набралось — как на хороший массовый пикник. Я, Арнольд, Асеев, ментенок, двое наших штатных понятых — это тот случай, когда химичить нельзя, когда понятые нужны не фантомные, а действительно присутствовавшие при всем и которые всегда все подтвердят. Теперь главное — не привлечь излишнего внимания. Надо машины расставить аккуратно. Кукиш нас не срисует — он вообще, судя по разговору, плохо соображает, кто он и где он. А вот его мамаша — дело иное.
Я прибавил газу и включил радио.
— Сколько водки ни бери, все равно два раза бегать, — диким голосом заорал динамик. — Русское радио!
* * *
Дом был серьезный, сталинский, с архитектурными излишествами. Почти во всех окнах стекла заменены на дорогие стеклопакеты. Место престижное, новорусское — центр города, рядом с бульварами. Живут здесь люди солидные. Дверь в подъезд тяжелая, стальная. И как назло — хоть бы один житель дома прошел, отпер ее. Как вымерли все.
— Черт, может, ему позвоним? — спросил Арнольд, глядя через стекло машины на подъезд.
— Подождем. — Я обернулся к ментенку. — Ты въехал, что от тебя требуется?
— Въехал.
— Все равно повторяю. Заходишь. Заводишь Кукиша на разговор о наркотиках. Он тебе должен в микрофон сказать, что продает тебе именно героин.
— Да он начнет болтать, его не остановишь.
— Мы его откровения наркошские записываем на ленту. Потом ты отдаешь деньги, собираешься резко домой, открываешь дверь, дабы выйти из квартиры. И мы входим. Ты сразу отскакиваешь в сторону, под ногами не путаешься. Понял?
— Понял.
— Вон, гляди, кажется, люди в подъезд идут. Давай.
Бодрая старушенция открыла ключом дверь в подъезд, ментенок заскочил за ней. Вслед за ним входим в подъезд и мы и рассредотачиваемся по двум этажам. Вдоль стеночек.
Ментенок подошел к нужной двери. Прозвонил. Сказал:
— Добрый день.
И вошел в хату.
Я, присев на подоконнике, приложил наушник к уху и включил клавишу записи. Микрофон работал отлично. Были слышны мужские голоса, принадлежащие ментенку и Кукишу. Встревал еще женский голос — Мегеры. Значит, приехала с дачи. Ну что ж…
— Мальчики, вы побеседуйте с глазу на глаз, а я пока делами займусь, — произнесла она.
Ментенок начал разводить барыгу на разговор о наркоте, о ценах на нее. О том, нельзя ли сделать скидку на эти три грамма. Кукиш отвечал охотно. Он немножко пришел в себя, но все еще летал где-то в облаках. Они начали вешать героин на наших весах. Ментенок отдал часть денег — сто пятьдесят баксов. Всем отделом скидывались. Денег на контрольные закупки наркотиков нам в последнее время вообще не выдают. Приходится платить свои, кровные.
— Ну давай, — сказал Кукиш.
Судя по всему, это уже прощание.
Действительно, тяжелая металлическая дверь начала открываться.
— Пошли, — махнул я рукой.
Арнольд и Асеев рванули вперед. За ними, снимая все на видео, неторопливо следовал Галицын. Ментенок с писком отскочил в сторону. На пороге стоял Кукиш — иссохшее, небритое, трясущееся существо в пижаме, напоминающее мумию.
— К стене! Стоять! Милиция! — Асеев раскатал Кукиша мордой к стене. Арнольд проскочил коридор и залетел в комнату. Я проследовал за ним.
В большой комнате за столом сидела худая, с прямой осанкой, строгим лицом пожилая женщина в просторном, толстом махровом халате. Она толкла в фарфоровой чашке героин, размешивая его с сахарной пудрой. Завидев нас, она быстро отставила от себя «инструментарий».
— Здрассьте. Милиция, — поклонился Арнольд, беря со стола фарфоровую чашку. — Оружие, наркотики в квартире есть?
— Не знаю, — пожала плечами Мегера. — Возможно, есть. Мой сын является наркоманом. Он больной человек. Если и есть наркотики, то исключительно для личного употребления, — бодро соскользнула она на не раз хоженую, истоптанную ею вдоль и поперек тропинку юридических понятий и терминов.
Начался осмотр.
У Мегеры спокойствие олимпийское. Само-обладание — чудовищное. Никаких охов и ахов, никаких таблеток и валокордина. Никакой растерянности. Наоборот — четкое и ясное понимание ситуации. Глядя на нее, можно поверить, что эта женщина расследовала сложнейшие уголовные дела. И от этого понимания становится грустно и досадно. Гадко на душе. Фактически уже на склоне лет она отреклась от всего, чему посвятила жизнь, перешла на сторону врага. Все деньги, деньги. Они — орудие тьмы.
Сама квартира — типичное жилье какого-нибудь преуспевающего профессора застойных времен. От пола до потолка идут полки с книгами. Старая мебель. Старые фотографии на стенах. Какая-то чинность и степенность есть в этой обстановке. Но ощущение, что все здесь принадлежит прошлому. А от современности — два дорогих цветных телевизора, видеотехника, огромный импортный холодильник на кухне. А еще затхлый, больничный запах. Пахнет медикаментами, какой-то гнилью. Это запах больницы, разложения и гибели.
